Собрание сочинений. Том 7. Страница любви. Нана - Эмиль Золя

Но вдруг кто-то коснулся сзади ее плеча, она обернулась и с изумлением увидела Миньона, устроившегося на скамеечке ландо. Скрывшись с глаз своих почитателей, Нана присела рядом с Миньоном, ибо он, по его словам, хотел сообщить ей нечто очень важное. При всяком удобном случае Миньон твердил, что его супруга ставит себя в смешное положение, разругавшись с Нана, — это и глупо и бессмысленно.

— Вот что, голубчик, — шепнул он, — будь осторожна, не доводи Розу до крайности… Видишь ли, я предпочитаю поставить тебя в известность… Так вот, у нее есть оружие против тебя, и поскольку она до сих пор не простила тебе истории с «Нашей крошкой герцогиней»…

— Оружие! — повторила Нана. — Плевать я на ее оружие хотела!

— Да ты послушай, у нее есть письмо, которое она, видимо, обнаружила в кармане Фошри, письмо, адресованное графиней Мюффа нашему болвану Фошри. В письме все черным по белому написано… Ну вот, Роза и решила отослать письмо графу, чтобы отомстить тебе и ему.

— Плевать я хотела, — повторила Нана. — Смешно, ей-богу, выходит, она и впрямь с Фошри… Что ж, тем лучше, она мне надоела. Повеселимся по крайней мере.

— Нет, нет, не надо, — живо отозвался Миньон. — Ты подумай, какой получится скандал. А главное, нам-то от этого никакого барыша…

Он замолк, испугавшись, что наболтал лишнего. Нана закричала, что уж она, конечно, не собирается вызволять из беды порядочных барынь. Но так как Миньон продолжал настаивать, она пристально поглядела ему в лицо. Ясно, он боится, что, порвав с графиней, Фошри снова нарушит его семейный покой; а Розе как раз этого и надо, потому что, хоть она и мечтает отомстить журналисту, но до сих пор к нему неравнодушна. И Нана задумалась, ей вспомнилось посещение г-на Вено, и пока Миньон приводил свои резоны, в голове ее уже созрел план действия.

— Допустим, Роза пошлет письмо, ну и что получится? Скандал, только всего. Тебя непременно приплетут, скажут, ты всему причина… Граф разведется с женой…

— Почему же, — проговорила Нана, — напротив…

Теперь уж она спохватилась и замолчала. Совершенно незачем высказывать свои соображения вслух. Желая избавиться от Миньона, она сделала вид, что входит в его интересы; и так как он посоветовал смириться, ну, скажем, подойти к Розе при всех сейчас, на скачках. Нана ответила, что посмотрит, подумает.

Толпа засуетилась, и Нана невольно поднялась с места. По дорожке, как вихрь, неслись лошади. Приз города Парижа выиграла гнедая Свирель. Сейчас готовились к скачке на Большой приз. Лихорадочное возбуждение росло, тревога овладела толпой, которая бестолково топталась, перекатывалась по лужайке, стараясь убить последние минуты ожидания. Игроки не могли опомниться от удивления — курс на Нана, на аутсайдера конюшни Вандевра, продолжал расти. Каждую минуту являлся кто-нибудь из господ мужчин и сообщал новость: Нана идет тридцать к одному, Нана идет двадцать пять к одному, потом двадцать, потом пятнадцать. Никто ничего не понимал. Злосчастная кобыла, проигравшая все скачки на всех ипподромах, кобыла, на которую нынче утром никто не желал ставить по курсу пятьдесят к одному! Что означает это внезапное безумие? Одни насмехались над несчастными простофилями, которые сдуру попались на удочку и уйдут домой с пустыми карманами. Другие, напротив, не на шутку встревожились, чуя какой-то подвох. Уж не кроется ли здесь мошенничество? Кое-кто намекал на обычные в таком случае грязные махинации, на узаконенное на ипподромах жульничество; однако славное имя Вандевра не могло дать пищи для недостойных подозрений, и в конце концов восторжествовали скептики, утверждавшие, что Нана приплетется в хвосте.

— А кто на ней скачет? — спросил Ла Фалуаз.

Как раз в эту минуту появилась настоящая Нана.

Господа мужчины, неестественно громко смеясь, постарались придать вопросу непристойный смысл. Нана шутливо поклонилась.

— Скачет Прайс, — ответила она.

И снова разгорелся спор. Жокея Прайса, широко известного в Англии, совсем не знали во Франции. Почему Вандевр пригласил именно этого жокея, когда обычно на Нана скачет Грешем? Впрочем, удивление вызвало также и то обстоятельство, что Вандевр решился доверить Лузиньяна Грешему, который, по уверению Ла Фалуаза, никогда не выигрывает. Но все эти замечания тонули в шутках, в спорах, в суматошном гуле самых противоречивых высказываний. Чтобы скоротать время, публика снова принялась за шампанское. Вдруг раздалось шушукание, люди расступились. Появился Вандевр. Нана с притворной досадой набросилась на него:

— Очень мило с вашей стороны приходить так поздно!.. Мне давно не терпится осмотреть судейскую.

— Что ж, идем; — ответил тот. — Время еще есть. Сделаем один круг. У меня как раз имеется пропуск на даму.

И он увел ее под ручку, сияющую от счастья под завистливыми взглядами Люси, Каролины и прочих дам. Братья Югон и Ла Фалуаз, оставшись в ландо, продолжали отдавать честь ее шампанскому. Нана на ходу крикнула им, что сейчас вернется.

Но Вандевр, заметив Лабордета, окликнул его, и они обменялись короткими фразами.

— Все набрали?

— Да.

— Сколько?

— Полторы тысячи луидоров.

Так как Нана насторожилась, мужчины замолчали. В светлых глазах Вандевра блестел тот сумасшедший огонек, которого она так пугалась ночами, когда граф развивал перед ней свои планы насчет поджога конюшни. Проходя через беговую дорожку, Нана понизила голос, заговорила с графом на «ты»:

— Послушай, объясни мне… Почему это вдруг стали ставить на твою кобылу? Тут такой тарарам идет!

Вздрогнув всем телом, он не удержался и воскликнул:

— Ага, уж пошли разговоры… Ну и народ эти игроки! Когда я выставляю фаворита, все бросаются на него как оглашенные, и мне ни гроша не достается. А когда я выпускаю темную лошадку, они разводят сплетни, орут, будто с них шкуру сдирают.

— Хоть предупредил бы меня, я бы тоже поставила, — упрекнула его Нана. — Разве она имеет шансы?

Но Вандевра уже охватил глухой, беспричинный гнев:

— Что такое?.. Отвяжись… Все лошади имеют шансы. А ставка повысилась потому, что, черт побери, идет игра. Кто именно ставит, не знаю. Если ты будешь надоедать мне своими дурацкими вопросами, я сейчас уйду.

Такой тон был не в его характере, не в его привычках. Нана не так оскорбилась, как удивилась. Впрочем, ему самому стало стыдно, и, когда она сухо попросила его быть повежливее, он тут же извинился. С некоторых пор он стал подвержен таким внезапным сменам настроения. Ни для парижского света, ни для золотой молодежи не было секретом, что сегодня граф Вандевр ставит на последнюю свою карту. Если его лошади не выиграют, если к тому же он потеряет на них значительную сумму, это будет полным крушением, катастрофой; и тогда все — с трудом добытый кредит, видимость широкой жизни, которую изнутри подтачивали, пожирали долги и разгул, — все рухнет с оглушительным треском. И ни для кого тоже не было секретом, что Нана — прославленная пожирательница мужчин — доконала его, подоспев к разгрому этого пошатнувшегося состояния, подобрала все последние крохи. Рассказывали о ее безумных прихотях, об их совместной поездке в Баден, где она не оставила ни гроша, чтобы расплатиться по счету в отеле, о горстке алмазов, брошенных с пьяных глаз в печь с единственной целью посмотреть, сгорят ли они, как уголь, или нет. Мало-помалу эта рослая девка с вульгарным смехом, с ухватками обитательницы парижских окраин сумела подчинить своей власти хилого и утонченного отпрыска древнего рода. Ныне он рисковал всем, поддавшись столь неодолимой тяге к грязи и глупости, что даже хваленый его скептицизм утратил свою силу. Неделю назад Нана выудила у него обещание подарить ей замок на нормандском побережье, между Гавром и Трувилем, и он считал делом своей чести сдержать данное слово. Но Нана ужасно его раздражала, он охотно отколотил бы ее, такой непроходимо глупой она ему казалась.

Сторож беспрекословно пропустил их за ограду, не смея остановить даму, которую вел под руку сам граф Вандевр. Вступив на запретную территорию, Нана чуть не задохнулась от гордости и медленно, следя за каждым своим движением, проследовала мимо сидевших под трибуной дам. Все десять рядов заполнили дамские туалеты, и яркие их тона сливались с веселой пестротой летнего дня; стулья то выдвигали из рядов, то ставили кружком, если случай сводил знакомых, точно дело происходило где-нибудь в аллеях публичного парка; дети, оставшись без присмотра, перебегали от группы к группе; а выше вздымались амфитеатром скамьи трибун, где светлые пятна женских платьев меркли в сквозной тени деревянных колонн. Нана разглядывала дам на трибунах. С притворным интересом она уставилась на графиню Сабину. Затем, пройдя перед императорской трибуной, взглянула на графа Мюффа, стоявшего в официальной позе, навытяжку, возле императрицы, и развеселилась.