Воспоминания - Сергей Юльевич Витте

Что касается Плеве, то его рекомендовал Государю Николаю II И.Н. Дурново так же, как он его рекомендовал Императору Александру III; а что касается Сипягина, то относительно его, вероятно, Императору Николаю II было известно, что это был кандидат в министры его отца.

Относительно Плеве и Сипягина я сказал Государю следующее, что Плеве и Сипягина я обоих хорошо знаю. Плеве делал свою карьеру, как юрист, он дослужился до прокурора судебной палаты; затем при Лорис-Меликове из прокурора судебной палаты он был назначен директором департамента полиции; из директора департамента полиции он был назначен товарищем министра внутренних дел и, наконец, государственным секретарем. Я сказал, что человек он несомненно очень умный, очень опытный, хороший юрист, вообще человек очень деловой, в состоянии много работать и очень способный, но насколько на него можно положиться в том смысле – каковы его убеждения, есть ли это в данный момент его убеждения, искренни ли они, глубоки ли, а не просто ли карьерные – об этом всегда судить очень трудно.

Когда Плеве был прокурором судебной палаты, он был довольно либеральных идей, вследствие этого граф Лорис-Меликов, когда он был начальником верховного управления, а потом министром внутренних дел (его тогда называли диктатором сердца Императора Александра II) – взял Плеве директором департамента полиции. В то время Плеве поклонялся политике Лорис-Меликова, сочувствовал его более или менее конституционным идеям.

Затем Лорис-Меликова сменил граф Игнатьев. Плеве был правою рукою графа Игнатьева и поклонялся графу Игнатьеву, хотя, как известно, мнения графа Игнатьева совершенно не сходились с мнениями Лорис-Меликова.

Лорис-Меликов был конституционалистом в западном смысле, а граф Игнатьев был практически славянофил, видевший спасение в земском совещательном соборе.

Затем граф Игнатьев был сменен министром внутренних дел Толстым. Толстой, в качестве министра внутренних дел, явился представителем в полном смысл слова самодержавной бюрократии, и Плеве стал самым большим поклонником и сторонником его системы; проводил его мысли и чуть ли не клялся над его, Толстого, формулой, как на текст Евангелия.

Затем я сказал Его Величеству:

– А каковы в действительности мнения и убеждения Плеве, об этом, я думаю, никто не знает, да полагаю, что и сам Плеве этого не знает. Он будет держаться тех мнений, которые он считает в данный момент для него лично выгодными и выгодными для того времени, когда он находится у власти.

* Я не сказал Государю, что Плеве ренегат из-за карьеры, а я думаю, что не может быть честного человека, меняющего свою религию из житейских выгод. Я также не сказал Государю, что Плеве по натуре хам и сделался ярым адвокатом всех дворянских эгоистических тенденций не по убеждениям и не по традициям (его отец еще не был дворянином, а чуть ли не органистом у какого-то польского помещика), а потому, что посредством дворянской клики у престола он делал и сделал свою карьеру. Как ренегат и не русский, он, конечно, дабы показать, какой он «истиннорусский и православный» готов был на всякие стеснительные меры по отношению ко всем подданным Его Величества не православным. Вот почему Победоносцев его презирал, так как сам Победоносцев это делал по убеждению. Все люди грешны и забавляются «благородным занятием», как выражаются итальянцы, но мало уважают тех особ, с которыми они забавляются.*

Что же касается Сипягина, то я сказал, что Сипягин гораздо менее образован, гораздо менее способный, нежели Плеве. Хотя он кончил курс в университете на юридическом факультете, но имеет довольно слабые юридические знания и даже довольно слабые вообще научные знания. Будучи предводителем дворянства, а затем вице-губернатором и губернатором, он довольно хорошо знает административную губернскую часть. Вообще это человек с здравым смыслом, но что касается знаний, таланта, опыта, то он гораздо ниже Плеве. Но зато Сипягин – это человек убеждений; убеждения его очень узкие, чисто дворянские, он придерживается принципа самодержавия, патриархального управления государством на местах; это его убеждения и убеждения твердые. Вообще Сипягин своих убеждений не меняет; человек он прекрасной души, по натуре весьма гуманный, твердый и представляет собою в истинном смысле слова образец русского благородного дворянина.

Сделав характеристику этих обоих лиц, я расстался с Его Величеством и через некоторое время ухал в Виши (Я имел неосторожность передать мой разговор с Его Величеством И.Н. Дурново, который, конечно, его передал Плеве, как я узнал впоследствии.).

Когда месяца через полтора, два я вернулся обратно из Виши – министр внутренних дел еще не был назначен, а Иван Николаевич Дурново, бывший министр внутренних дел, был назначен председателем комитета министров.

Вступив в управление министерством финансов, я сразу почувствовал крайнее неудобство отсутствия министра внутренних дел. Замещал министра внутренних дел временно его товарищ Горемыкин, который ничего на себя брать не хотел, потому что каждый день мог быть назначен другой министр внутренних дел, вследствие чего Горемыкин вел одни текущие дела.

При первом же моем докладе Государю Императору я спросил, кого же Его Величество полагает назначить, причем указал на то, что я застал целый ряд бумаг и дел не решенных и не двигающихся вследствие отсутствия министра внутренних дел.

На это мне Император Николай II сказал:

– Я после нашего разговора, который я имел с вами о Плеве и Сипягине, спросил еще и мнение К.П. Победоносцева. Он, – говорит, – сказал мне свое мнение, но я так и не решился кого-либо назначить, все ожидал вашего приезда.

Тогда я спросил Государя:

– Какое же мнение Константина Петровича, если Ваше Величество соизволите мне это сказать?

– Да он очень просто мне сказал; когда я указал на этих кандидатов, то Константин Петрович сказал, что Плеве подлец, а Сипягин – дурак.

Поэтому Государь и считал, что как того, так и другого назначить нельзя.

Тогда я спросил Государя:

– Что же, Ваше Величество, сам он кого-нибудь рекомендовал?

Государь улыбнулся и говорит:

– Да, он мне рекомендовал… между прочим, он и о вас говорил.

Очевидно, Государь не хотел передать то, что он сказал обо мне, но я сразу догадался и говорю:

– Ваше Величество, хотя я не знаю, что говорил Победоносцев, но почти уверен, что могу догадаться, что он про меня сказал.

Государь спросил:

– А как вы думаете, что?

– Да, наверно, – говорю, – он сказал так: когда вы его спросили, кто же может быть министром внутренних дел, он ответил Вашему Величеству: есть один только человек, который может быть министром, это вот Витте, да и тот… и тут он сказал какое-нибудь слово, какое-нибудь бранное слово, что-нибудь вроде известной фразы Собакевича в «Мертвых душах»: «один там только и есть порядочный человек – прокурор, да и тот,