Краем глаза - Дин Кунц

Но чьей кровью?

Другие трехлетки, разбуженные в начале двенадцатого ночи, были бы сонными, вялыми, некоммуникабельными, то и дело терли бы глаза. Ангел всегда просыпалась мгновенно, свеженькая, как огурчик, в прекрасном настроении, готовая наслаждаться цветом и формой всего, что окружало ее в этом мире, чем в определенной степени подтверждала мнение Уолли, что со временем она проявит незаурядные способности в изображении этих самых красот.

Забравшись через открытую дверцу на колени Целестины, девочка сообщила:

— Дядя Уолли дал мне «орео»[74].

— Положил его тебе в туфельку?

— Почему в туфельку?

— Оно у тебя под колпаком?

— Оно у меня в животе!

— Ты не могла его съесть.

— Я его съела.

— Значит, оно исчезло навсегда. Как грустно.

— Это не единственное «орео» в мире, знаешь ли. А туман будет всегда?

— Никогда не видела такого густого тумана.

Когда Уолли сел за руль и захлопнул дверцу, Ангел спросила:

— Мамик, а откуда берется туман? Только не говори, что он прилетает с Гавайев.

— Из Нью-Джерси.

— Прежде чем она набросилась на меня с вопросами, я дал ей «орео», — улыбнулся Уолли.

— Она их все равно задает.

— Мамик думала, что я положила его в мою туфельку.

— Чтобы она не одевалась до понедельника, потребовалось дать ей взятку.

— Что такое туман? — спросила Ангел.

— Облака, — ответила Целестина.

— Что делают облака так низко?

— Легли спать. Они устали. — Уолли включил первую передачу и снял автомобиль с ручника. — А ты?

— Дай мне еще «орео».

— Они не растут на деревьях, знаешь ли.

— У меня внутри облако?

— С чего ты это взяла, сладенькая?

— Потому что я дышу туманом.

— Держи ее крепче, — предупредил Уолли Целестину, тормозя на перекрестке. — Она сейчас поднимется и улетит, и тогда нам придется вызывать пожарную команду, чтобы опустить ее на землю.

— А что на них растет? — спросила Ангел.

— Цветы, — ответил Уолли.

— А «орео» — лепестки, — добавила Целестина.

— И где есть цветки «орео»? — подозрительно спросила Ангел.

— На Гавайях.

— Я так и думала. — Она скорчила гримаску. — Миссис Орнуолл накормила меня сыром.

— Миссис Орнуолл всех кормит сыром, — кивнул Уолли.

— Сделала мне сандвич, — уточнила Ангел. — Почему она живет с тобой, дядя Уолли?

— Она — моя домоправительница.

— Мамик может быть твоей домоправительницей?

— Твоя мама — художница. Кроме того, ты же не хочешь, чтобы бедная миссис Орнуолл осталась без работы, не так ли?

— Всем нужен сыр, — заявила Ангел, как бы говоря, что без работы миссис Орнуолл не останется. — Мамик, ты не права.

— В чем, сладенькая? — спросила Целестина, когда Уолли свернул к тротуару и остановил машину.

— «Орео» не исчезло навсегда.

— Так все-таки оно у тебя в туфельке?

Повернувшись на коленях Целестины, Ангел сунула указательный палец правой руки под нос матери. -* Понюхай.

— Нехорошо совать пальцы людям под нос, но, должна признать, пахнет приятно.

— Это «орео». Печенье я съела, а его запах заполз мне в палец.

— Если запахи всех «орео», которые ты съешь, будут заползать тебе в палец, он станет толстым-претолстым.

Уолли выключил двигатель, погасил фары.

— Домой, где сердце.

— Какое сердце? — спросила Ангел. Уолли открыл рот, но не нашелся с ответом. Целестина рассмеялась.

— Последнее слово все равно останется не за тобой.

— Может, дом не там, где сердце, — поправился Уолли. — Может, дом там, где пасется буйвол.

На столике под зеркалом лежала вскрытая упаковка с лейкопластырями различного размера, стояли пузырьки со спиртом и йодом.

Том Ванадий заглянул в маленькое мусорное ведро под раковиной и обнаружил окровавленные бумажные салфетки и смятые обертки с двух полосок лейкопластыря.

Вероятно, кровь была Каина.

Если женоубийца порезался случайно, написанные на стене слова говорили о взрывном темпераменте и хлещущей через край злости.

Если он специально порезал палец, чтобы трижды написать на стене ненавистное имя, сие свидетельствовало, что злости в Енохе Каине еще больше, и она все копится и копится за дамбой, имя которой — навязчивая идея.

В любом случае написание имени кровью — ритуальное действо, а приверженность подобным ритуалам однозначно указывала на психическую неуравновешенность. «Вероятно, — подумал Ванадий, — расколоть женоубийцу будет легче, чем я предполагал, потому с психикой у Каина уже возникли серьезные проблемы».

Ванадий понял, что имеет дело не с тем Енохом Каином, с которым судьба столкнула его три года тому назад в Спрюс-Хиллз. Того Каина отличала абсолютная безжалостность, но он был человеком, а не диким разъяренным зверем. Тем Каином двигал холодный расчет, а не навязчивая идея. Тому Каину хватало самоконтроля для того, чтобы обойтись без кровавого граффити и символического уничтожения Бартоломью.

Том Ванадий смотрел на запятнанную и изрезанную стену, а холодок, спускавшийся с шеи на спину, проникал в кровь и пробирал до костей. Крепла убежденность в том, что ему противостоит не тот человек, мысли и действия которого он понимал и мог просчитать, но новый, куда более чудовищный Енох Каин.

С большой сумкой, набитой куклами и книжками-раскрасками Ангел, Уолли первым пересек тротуар и поднялся по ступенькам крыльца.

Целестина следовала за ним, с дочерью на руках.

Девочка глубоко вдохнула, набрав полные легкие облаков.

— Держи меня крепче, мамик, а не то я улечу.

— Ты съела столько сыра и «орео», что они удержат тебя на земле.

— Почему нас преследует этот автомобиль?

— Какой автомобиль? — спросила Целестина и остановилась у первой ступеньки, огляделась.

Ангел указала на «Мерседес», припаркованный в сорока футах от «Бьюика». В этот самый момент водитель погасил фары.

— Он не преследует нас, сладенькая. Наверное, сосед.

— Могу я съесть «орео»?

— Ты одно уже съела, — ответила Целестина, поднимаясь по ступенькам.

— Могу я съесть сникерс?

— Никаких сникерсов.

— Могу я съесть «мистера Гудбара»?

— Не надо перечислять названия шоколадных батончиков. На ночь их не едят.

Уолли открыл входную дверь.

— Могу я съесть ванильную вафельку? Целестина вошла в подъезд.

— Никаких ванильных вафелек. Ты не сможешь заснуть из-за избытка сахара в организме.

Уолли последовал за ними.

— Может у меня быть автомобиль? — спросила Ангел.

— Автомобиль?