Свет маяка - Лев Толстой

Николай Черкашин

Пробоина

Из ресторана, где гремела Зоина свадьба, лейтенант-инженер Крылов возвращался почти бегом. Надо было успеть на последний рейдовый катер, разводящий отпущенных в город по кораблям.

Крылову всегда казалось, что самая жестокая обида для мужчин — это присутствовать на свадьбе своей невесты в качестве гостя. Чтобы насладиться всей глубиной своего несчастья он и принял приглашение Зои, студентки-заочницы ГИТИСа, и ровно в 17.00 прибыл с корабля на бал — в банкетный зал ресторана «Океан».

По такому случаю Крылов, никогда не отличавшийся щегольством, взял у соседа по каюте лейтенанта Сысоева, «флагмана флотской моды», только что сшитую тужурку с пижонскими галунами — на четверть длиннее уставных, черный шелковый галстук с узлом «а-ля кулак бармена», ботинки на высоком каблуке. Сысоев, которому в очередной раз «задробили» сход на берег, узнав, куда собирается его боевой товарищ, растрогался и вручил ему сокровище своего гардероба — «первую фуражку эскадры», сработанную на заказ известным в Северодаре шляпным мастером. Круторебрый головной убор с лихим «нахимовским» козырьком, а главное с «крабом», шитым, как уверял мастер, из канители чистого золота, восседал на голове, попирая свое основание, как дворец, возведенный на невзрачной скале. «Краб» отражался в лакированном козырьке, будто затейливая беседка в зеркале паркового пруда.

— Ну, старик, — оглядел его напоследок флагман флотской моды. — Если она не уйдет с тобой, значит, ее супругу здорово не повезет.

Из-за этой роскошной, но не уставной фуражки, пришлось пробираться к «Океану» по задворкам, чтобы не наскочить на комендантский патруль…

Зоя, ничуть не подозревая о столь сложных сборах — что ей шитый «краб»! — схватила бывшего поклонника за руки и потащила знакомить с мужем, юнобородым стоматологом из гарнизонной поликлиники.

Публика собралась исключительно гражданская, и наверняка никто так и не смог оценить по достоинству ни пиленых звездочек на погонах (ручная работа!), ни удлиненных галунов, ни жетона «За дальний поход», отчеканенного из доброй старой латуни….

Как ни странно, но Крылов не испытал на этой свадьбе особенной горечи. Все оказалось проще, и роковые страсти не когтили ему душу. Правда, когда все закричали «горько!» и Зоя, неправдоподобно красивая, в белой шляпке, похожая на Дашеньку из телефильма «Хождения по мукам», прильнула к своему бородачу, сердце у Крылова защемило. Они целовались так долго, что ему захотелось, чтобы сейчас, вот в эту самую минуту, в дверь постучали, вошел бы матрос-посыльный и громко обратился к нему: «Товарищ лейтенант, на корабле объявлено приготовление к бою и походу!»

Но никто в дверь не постучал, хотя дежурный по кораблю и был предупрежден, где будет проводить вечер командир второй электротехнической группы.

Счастливые молодожены снова уселись во главе стола, и веселье продолжалось до следующего «горько!».

Крылов ушел незаметно, по-английски, и похоже никто не заметил его исчезновения.

Больше всего в морской службе лейтенанту Крылову нравилось то, что на кораблях не было женщин. Всякий раз, когда к борту крейсера подходил «вспомогаш», танкер или рефрижератор, и на верхнюю палубу выбиралась эдакая разудалая деваха — дневальная, кокша, буфетчица, кто у них там еще? — губы Крылова складывались в снисходительную улыбку: «Тоже мне, мореходы!»…

С первым же шагом на сходню, круто задранную на борт рейдового катера, ветреный мир страстей и житейской неразберихи оставался за спиной. Чем дальше уходил пээска — посыльно-связной катер, — тем мельче становились огни города за кормой, меркли земные желания, приутихали сердечные обиды.

Из глубины рейда надвигалась и вырастала ступенчатая пирамида крейсера, и Крылов вглядывался в нее как в остров спасения. Сюда, в суровую юдоль среди тяжелого железа, овеянного штормами, скитаниями и опасностями, не было доступа красивым, но коварным созданиям. Здесь говорили на непонятном женщинам языке, и ни одна из них не догадается, что «комингс» — это порог, «лагун» — большая кастрюля, а «гардаман» — наперсток. Здесь, в этом стальном мужском монастыре, ничто не напоминало мир кухонь, спален и гостиных. Разве что обеденные приборы, расставленные на красиво сервированных столах в кают-компании. Но и они не знали женской руки, как не знали ее пирожки с яблоками, подававшиеся к вечернему чаю. Все делали коки и вестовые — и ничуть не хуже хваленых хозяек. К тому же на тарелках и чашках сиял гордый герб мужского отшельничества — золотой якорек с вензелем ВМФ.

Там, на берегу, несомненно, царили женщины, заставив мужчин тайно или явно служить себе, своим делам и капризам. Это они привнесли в мир суету и непостоянство, это они заставили поэтов воспевать свои слабости и грехи, выдавать неверность за игру чувств, кокетство — за артистичность натуры…

Корабельная жизнь оставалась последним исконно мужским миром, в который не удалось вторгнуться женщинам и который мужчины ревностно поддерживают вот уже много веков кряду, дабы окончательно не выродиться в «облака в штанах», в дамских угодников, в мужей-подкаблучников. Так считал двадцатичетырехлетний лейтенант, покусывая подрагивавшие от обиды губы. Ну что она нашла, Зоя, в этом бородатом зубодере?

Под торопливое клохтанье рейдового катера на душе полегчало. В тесном салоне — вокруг и рядом — сидели привычные люди в привычном черном: в черных шинелях и черных фуражках. Они вели неторопливые степенные разговоры о делах, непонятных тем людям, которые остались в банкетном зале, но таких близких сейчас и дорогих его, крыловскому сердцу: о надвигающихся призовых стрельбах, о том, что вдувная вентиляция лучше вытяжной, о запасных частях к турбинам низкого давления, о краске…

Служивый народ набился с чужих кораблей и, как ни искал Крылов своих «истоминцев», кроме мичмана-баталера да малознакомого лейтенанта-трюмача, возвращавшегося из отпуска, никого не нашел. Да и кому придет в голову такая блажь: возвращаться на корабль в день субботнего схода?

Из ходовой рубки в салон была проведена переговорная труба, и капитан ПСК объявлял названия кораблей, стоящих на рейде, как водитель автобуса — остановки.

— Крейсер «Багратион», «Адмирал Истомин» следующий.

Мичман-баталер, отпускной лейтенант и четверо матросов с вещмешками — новенькие, поднялись с мест.

Крылов вышел из салона: обдало серым ветром, солярным дымком и ночными звездами. Крейсер был иллюминирован скупо, но достаточно для того, чтобы читался грозный силуэт. Он сверкал цепочками огней незатемненных иллюминаторов, палубных люстр, торопливо помигивал сигнальным прожектором. Тяжелый броневой клин корпуса был намертво вбит в угрюмую черную воду. Всякий раз, когда катер подваливал к трапу и борт крейсера, вырастая, закрывал полнеба, Крылову казалось, что стена сварной стали, пройдя сквозь воду, врастает в самое дно — так неколебимо прочно стоял корабль на рейде. Косыми струнами уходили в стальную рябь обе якорь-цепи. Стройные стволы орудийных башен задумчиво глядели в золотое огнище города. И только синий фонарь на топе мачты — знак того, что «Адмирал Истомин» заступил в дежурство по ПВО — на плавное кружение над реями решетчатой параболы, выдавали недремную жизнь боевого корабля.