Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай

Психологически его было нетрудно понять: у него даже в сознании не укладывалось, как же это можно – не знать досконально, до последней тонкости всего, что хотя бы в малой степени связано с предстоящими нашим слушателям космическими полетами! Ну а позднее, когда я узнал о не оставлявшем его стремлении лететь в космос самому, то подумал, что было в переживаниях Константина Петровича на этом экзамене нечто от того, что делало его не только судьей, но и немножко, скажем так, соискателем… Во всяком случае, когда один из отвечавших не сразу справился с каким-то вопросом (кажется, о ходе изменений перегрузки на активном участке полета), мой сосед с явным трудом усидел на месте. Но оценки всем шестерым «мальчикам» выставил отличные. Впрочем, они действительно отвечали, в общем, уверенно – я уже говорил об этом…И вот Феоктистов на космодроме в преддверии пуска «Восхода». Вообще его фигура здесь привычна; мне, например, даже как-то трудно было бы представить себе космодром, предстартовые обсуждения и совещания, вывоз ракеты, наконец, сам пуск – без Феоктистова. Но раньше он, кроме всего прочего, учил, проверял, инструктировал, натаскивал других. А сегодня – даже как-то неудобно устраивать ставшую обязательной предстартовую проверку знания инструкции и усвоения задания им, Феоктистовым, который, можно сказать, каждую букву во всех этих инструкциях и заданиях если не писал собственной рукой, то уж во всяком случае пропустил через обработку своим острым, критическим умом!

Да и не в одном «неудобстве» заключалось дело. Просто нецелесообразно это было бы – экзаменовать Феоктистова. Не говоря уж о том, что не вполне безопасно. Попробуй задай ему какой-нибудь сильно заковыристый вопрос – а он возьмет да и посадит в лужу экзаменатора.

Вообще же, надо сказать, относились все окружающие к нему как к космонавту доброжелательно. Факт его предстоящего полета радовал. Причина такого отношения, я думаю, заключалась не только в личности Константина Петровича (хотя и это, конечно, играло немалую роль), но и в том, что он открывал новый этап развития космонавтики – новую главу, которую можно было бы назвать «Ученый в космосе». Главу важную прежде всего не для самоутверждения космической творческой интеллигенции (в этом, насколько я мог видеть, специальной надобности не было; чувствовала себя космическая интеллигенция вполне уверенно, да и вообще времена существования пренебрежительных формулировок, вроде «перепуганные интеллигентики», давно остались позади), но главным образом из соображений чисто практических. Факт возможности существования и осуществления разумной, заранее запрограммированной деятельности человека в космосе был доказан первыми полетами. Теперь наступала пора эти раскрывшиеся возможности реализовать – начать исследовательскую работу в космосе. Технические, биологические, астрономические и многие другие исследования требовали высококвалифицированных – а значит, поскольку, как установил еще Козьма Прутков, нельзя объять необъятное, – достаточно специализированных исполнителей.

Сейчас мы знаем имена многих космонавтов – кандидатов наук. А космонавты К. П. Феоктистов и А. С. Елисеев – доктора технических наук, Г. М. Гречко – физико-математических. Наверное, пока эта книжка выйдет в свет, появятся новые космонавты – обладатели ученых степеней: кто-то, уже имеющий такую степень, полетит, кто-то, уже летавший в космос, защитится… Да и не в степенях и званиях, в конечном счете, дело. Важно другое: сейчас не уходит в космос ни один пилотируемый корабль, на борту которого не было бы ученого, специалиста в определенной, конкретной области знания.

И хочется напомнить, что первыми, правофланговыми в этом, уже сегодня достаточно длинном и непрерывно растущем списке стоят – Константин Петрович Феоктистов и Борис Борисович Егоров.

Когда-то в авиации – снова возвращаюсь к аналогии с ней – летчик-испытатель с высшим авиационно-техническим образованием был белой вороной. Ему приходилось делом доказывать свое право на, образно говоря, место под солнцем – а если не образно, то в пилотской кабине испытуемого самолета. Но прошли годы, и фигура летчика-инженера не только на испытательном аэродроме, но и в строевой части стала основной, ведущей. Появились и летчики-испытатели – ученые, исследователи. А теперь нечто очень похожее мы видим в космонавтике. Что это – совпадение? Нет, скорее – закономерность.

Старт и весь суточный полет «Восхода» прошли вполне гладко. Но завершающий этап этой работы и особенно первые дни после посадки протекали по ряду причин, от космодрома, да и вообще от космических исследований достаточно далеких, не то чтобы неблагоприятно, но как-то непривычно, не так, как стало уже традиционным по опыту всех предыдущих полетов.

Началось с каких-то мелких накладок с поступлением в пункт руководства оперативной информации о заходе на посадку и приземлении корабля. По идее, в это время отовсюду должны сходиться сообщения, из которых, как мозаика из камешков, складывается общая картина – и о том, что видят поисковые группы, и о принятых сигналах, которые свидетельствуют об исправном и происходящем в должной последовательности срабатывании систем: тормозной двигательной установки, разделения отсеков, раскрытия парашютов.

Словом, совокупность появления в эфире всего, что должно появляться, пропадания того, чему положено пропадать, а главное, результатов прямых наблюдений с Земли, с самолетов, с вертолетов в районе посадки – все это и дает возможность воссоздать картину происходящего в целом.

Некоторые хронологические перестановки – я о них уже говорил – здесь неизбежны: сообщения по наземным каналам связи идут медленнее, чем сменяются этапы спуска космического корабля. Это нормально, и соответствующие поправки, так сказать, входят в программу.

Но в день посадки «Восхода» почему-то набегало многовато помех отнюдь не запрограммированного характера. Королев стоял с микрофоном в руках – он всегда, когда что-то шло не так, как надо, стремился находиться на связи сам: хоть на одно звенышко сократить эту громоздкую, со скрипом действующую цепь.

А из динамика, как назло, все лезет и лезет второстепенная, а то и вовсе ненужная информация. Лезет надоедливо. Без конца дублируется уже известное (вообще-то очень хорошо, что дублируется, – на этом держится надежность всей системы информации, но раз уж сообщение принято, надо бы отсекать его повторения, что ли…). И это дублирование особенно раздражает на фоне отсутствия сообщений, сейчас несравненно более важных и жадно ожидаемых. Уже зная, что произошло разделение, и с нетерпением ожидая сведений о срабатывании парашютной системы, Королев в который раз выслушивает, что, мол, исправно отработала тормозная двигательная установка. Чтобы спокойно воспринимать это, требовалось терпение в сочетании с невозмутимостью, каковые свойства, как мы знаем, в характере Главного конструктора были представлены не в очень сильной степени.

Радисты на местах, зная, что их слушает высокое начальство, стараются, как только могут, скрупулезнейшим образом соблюдать все правила радиообмена. Нудный голос одного из них, трижды вызвав пункт управления и трижды представившись