Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

Радио, где проходило прощание, на мой взгляд не хватало транспаранта с цитатой из Библии: «Живая собака – лучше мертвого льва». Еще Лев Толстой в своей повести «Смерть Ивана Ильича» подметил эту слабость человеческую – радоваться тому, что жив, именно на похоронах. Особенно если хоронят важного человека, который при жизни вызывал зависть: «Вот, с Путиным дружил, богат, и – лежит, голубчик, а я жив! Хе-хе!»

Похоронив Руднова, мы похоронили в Петербурге и журналистику, которую Олег Константинович терпеливо взращивал и защищал, и которую многие коллеги считали старомодной. Из Москвы приехал новый руководитель. Современный. При слове «культура» он готов был выхватить пистолет быстрее Геббельса, а слово «совесть» не знал, поскольку не владел иностранными языками. Зато в совершенстве владел матом. В интернете в то время можно было послушать, как наш новый руководитель проводил совещания на прежнем месте работы. Женщины, слушая, краснели и затыкали уши. Я дотерпел до конца. Больше всего это походило на летучку грузчиков, которых распекает пьяный бригадир. Впрочем, не будем обижать грузчиков. Скорее, это напоминало бандитские разборки после неудачного налета на пивной ларек.

Было очевидно, что пахана прислали, чтоб он похоронил все наследие Руднова. И физически, и морально. Так оно и вышло. За год управился. Медиаимперия, в которой числилось полторы тысячи человек, развалилась. Без шума и пыли. Союз журналистов что-то робко тявкнул после моих прямых угроз выйти из рядов со скандалом, и спрятался под лавку. Коллеги промолчали в лучшем случае без злорадства. Что-то это напоминало… Ну конечно – похороны Руднова! Когда в скорбных лицах коллег перед гробом читалось: «Вот, ты уже лежишь в гробу, а я еще нет!».

«Вишневым садом» назвал (обозвал?) БМГ Директор Агентства Журналистских расследований Андрей Константинов. Пусть будет так. Только почему некоторые коллеги мстительно возрадовались? Красивый был сад. И урожай давал хороший. Жаль только, что на его месте не воздвигли хотя бы дачные домики на продажу. Даже пни до конца не выкорчевали. Так и поросло все борщевиком Сосновского…

О многом еще хочется рассказать, но на этом пока все. Боюсь растерять искренность. Возможно, вспомню что-то важное и добавлю. Возможно, наберусь мужества и расскажу то, о чем еще не решился рассказать. Смерть собирает жатву. Андрей Константинов умер в декабре. Совершенно неожиданно для тех, кто видел в нем всегда успешного, веселого, здорового человека. Бывшего спецназовца, известного писателя, журналиста, жизнелюба, глядя на которого можно ставить вердикт: «Жизнь удалась». Что особенно важно – без зависти. Умер Володя Гронский, который производил впечатление человека, способного обмануть любой вызов, любую болезнь и даже старость. Китыч, мой старый, добрый Китыч, как мощное дерево, которое долгие годы точили жуки-короеды, затрещал и повалился на землю: потерял здоровье, квартиру и оптимизм, который спасал его многие годы. Зеленый змий победил-таки богатыря, который честно бился с ним почти полвека. Андрей Бычков полностью закрылся в своей раковине, и я потерял с ним всякую связь. Потом, потом как-нибудь расскажу…

Еще три года я числился советником губернатора, семь лет собирал в единую команду петербургские районные СМИ, которые норовили разбежаться кто куда, но за кормом приходили в Смольный и дружно требовали добавки. Круг замкнулся: начинал с районок и закончил ими. Круг длинной в сорок лет.

Интересные получаются итоги. На моих глазах и не без моего участия страна СССР развалилась. Социализм, не к ночи будь помянут, сдох. Еженедельнике «Ленинградский университет», в котором я начинал – сдох. Отдал лучшие порывы души газете «Аничков Мост». Сдохла. Работал в популярной когда-то газете «Смене» – сдохла. «Петербург-Экспресс» – сдох. «Та самая», «старейшая» «Вечерка» – сдохла. «Невское время» – сдохла. Районки не сдохли, но и жизнью полноценной их способ существования назвать трудно.

Журналистика, которую я знал, которую любил, которую умел делать – сдохла в пугающем равнодушном молчании, которое сдерживает меня от бурного возмущения. Надо разобраться, что случилось. Без истерик и злобы.

Как получилось, что мегаполис, в котором проживают около семи миллионов человек, остался без газет и журналов?

Я не собираюсь воевать с интернетом, но надо понимать, что газету не заменит ничто. С тем же успехом можно заменить прокуратуру, суды и парламент, народным вече, бандитским толковищем или «камеди-клабом». У газеты должен быть серьезный финансовый ресурс, мощный общественно-политический статус, позволяющей ей на равных разговаривать с властью.

Нам это не надо? Что ж, будем молчать.

Больше всего лично меня тревожит, что в последнее время все чаще заговаривают о том, что надо вернуться в социализм. В концлагерь, только не строгого режима, а общего, так сказать «мягкого». Чтоб в камерах не больше двух, по субботам банька, и карцер отапливался. И прогулки каждый день. Допускаю, что туда и вернемся, на этот раз вместе с «европейской семьей народов». Тогда одно могу сказать – туда и дорога! Не люди и были.

Когда-то, пятьдесят лет назад, я решил круто поменять свою жизнь. Я стал сознательным конформистом, поскольку устал получать тумаки. Трудно быть конформистом, когда горячее сердце требует правды, когда от унижений вскипает гордость, когда хочется вынуть из ножен меч и сразится с чудищем на глазах толпы… Я усмирял себя годами и научился. Правда, стал чуточку мертвым. Со стороны вроде бы ничего не изменилось, разве что погрустнел человек, погружен в себя, но что разглядишь со стороны? Впрочем… Вспоминаю, как в гостях «Невского времени» побывал художник Илья Глазунов – проводили мы тогда традиционные встречи редакции с известными людьми. Говорили о культуре, о возрождении России, конечно, и о политике. Глазунов, которого уж никак не назовешь конформистом, воспламенился, заговорил горячо, громко, выстрадано. Вспомнил, как бился с властями за сохранение Спаса-на-Крови на канале Грибоедова… Внезапно мы встретились с ним глазами, и он слегка осекся. Когда все разошлись он с пониманием посмотрел на меня, усмехнулся.

– Что, тяжко?

– А что, видно? – невольно заинтересовался я.

– А то. Трудно все время притворятся?

У меня перехватило горло. Я только кивнул.

– Главное, помнить: не так страшен черт, как его малюют. Я имею право так сказать, всякое видел-перевидел. Делай, что должно и будь, что будет.

Я невольно вспомнил встречу с женщиной на Витебском вокзале, о которой уже писал здесь: как она утешала на перроне совершенно неизвестного ей человека просто потому, что на лице его светился SOS!

Правда нужна душе, как организму нужны витамины. Без нее начинается цинга. Мне приходилось жить среди людей, которые разучились говорить правду в принципе. То есть врали даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости. На всякий случай. По привычке.