История мировой культуры - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ПОДТЕКСТ графический. Даже серийная обложка Цеха поэтов (и первой Ахматовой) – копия с брюсовского «Urbi et orbi». То-то Ахматова ненавидела Брюсова.
ПОДТЕКСТ изобразительный. У Пастернака в «Маргарите» ее жест – одна рука лежащей заломлена под затылком и соединена с рукой [Фауста], другая скорее закинута, чем заломлена, прямая, в тень ветвей и дождя, – это поза врубелевского «Демона»; лиловый цвет – от «Демона» же и от «Сирени»; и все это подводит к врубелевскому витражу «Маргарита», хоть там поза и другая.
Сон сына: старый Ифит, ворчун вроде Лаэрта, «богатыри не вы» («когда мы с Фемистоклом при Саламине…» – «С кем?» – «А-а, ты его не знаешь!»): он был и с Моисеем в Исходе, и манна была не крупа, а кочанчики величиной с теннисные мячики, и их варили на огненном столпе. Господь растил их на своем небесном огороде, как Диоклетиан: стал бы он сыпать своему народу такую мелочь, как крупа! Он плавал и с аргонавтами: бестолковщина! про компас знали только понаслышке, у Ясона была подвешена на веревочке железная стрелка, но не намагниченная, он каждое утро щелкал по ней и плыл, как по брошенному жребию.
«ПОЗИТИВИЗМ хорош для рантье, он приносит свои пять процентов прогресса ежегодно» («Шум времени»). Нет, позитивизм, который не учит, не судит, а только приговаривает: «вот что бывает», – это не безмятежность, позитивизм – это напряженность: все время ждешь, что тысяча первый лебедь будет черный, что следующий прохожий даст мне в зубы, а случайный булыжник заговорит по-китайски. От этого устаешь.
ПОЛИТИКА. А. Осповат: «Книга Эйдельмана о Лунине была важней, чем Лебедева о Чаадаеве (только цитаты!) или Белинкова (только памфлет!) – она показывала легальную оппозицию в условиях деспотизма, политику как искусство для искусства, Лунин был как бы депутат от Нерчинского округа в несуществующий парламент. А Белинков – это, так сказать, листовка в 500 страниц».
ПОЛИТИКА И СЛОВЕСНОСТЬ. Смотреть на политику, конечно, противно; но разве это не всегда и не везде? Самое же главное: народ стал спокойнее, ничего ни от кого не ждет, каждый старается выжить сам по себе и меньше слушает политиков. Даже если власть захватят националисты или фашисты, они продержатся недолго: на баррикады за них никто не пойдет. Развал государства, кажется, кончается, но государственная нищета, при которой если заплатить шахтерам, то не хватит врачам, а если заплатить врачам, то не хватит солдатам, – это больно и трудно, и осознавать этого никому не хочется. Я не политик и не знаю, какой вариант пути лучше. Но я словесник, и я вижу, что разговаривать с народом у нас никто не умеет и не хочет.
ПОЛИФОНИЯ – почему-то и Бахтин, и его последователи смотрят только на роман и не оглядываются на драму, где полифония уж совсем беспримесная, и все же никто не спутает положительного героя с отрицательным. Достоевский, как Мао, сначала дает пороку высказаться, а потом его наказывает.
ПОРЯДОК – это значит: всякую мысль класть туда, откуда взял.
С детства складывалась привычка все класть на место, чтобы остаться незамеченным – особенно в черном книжном шкафу, оплоте взрослости, – хоть я и не помню ни одного наказания, кроме угрозы: «не буду с тобой разговаривать». Это было страшно, как в рассказе Веры Инбер, где мать «молчит, но так, что маленький Изя начинает плакать, уверяя, что его укусила деревянная лошадь». Я никогда не пытался понять мою бабушку, дважды выбитую из среды, всю жизнь готовую к ударам, но эту готовность я, наверное, взял от нее.
ПОСЛЕДНИЙ. «Извините, что в последний момент…» – «Ах, что вы? Вся наша жизнь – из последних моментов!..»
ПОСТ. «Допостсоветский» – выражение О. Проскурина. («В этой стране все просто: или пост, или пост», – писал С. Кржижановский).
ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ – стремление высвободиться из-под авторитетов? Но авторитетно ведь каждое письменное слово (т. е. допускающее перечтение), в отличие от устного. Если, чтобы вызволиться, я начинаю писать сам – это я борюсь за подмену одной власти другой, а мы знаем, что из этого выходит. Пляшущий стиль Деррида – это атомная бомба в войне за власть над читателем.
ПОТОМКИ. Г. А. Дубровская учредила международный культурный центр «Первопечатник» – должен был называться «Федоровский центр», но оказалось, что когда по имени, то нужна бумага, что потомки Ивана Федорова не возражают.
ПОЧВА. «На смену деструктивизму идет феминизм». В России нет для него почвы? Тем страшнее: для пролетарской революции в России тоже не было почвы, а что вышло?
ПОШЛОСТЬ – это истина не на своем структурном месте. Не только низкое в высоком, но и наоборот: например, бог в Пушкине (из записей Л. Гинзбург). Мы называем вещь пошлой за то, что она напоминает нам о чем-то в нас, что мы сейчас хотели бы не вспоминать. Мы вымещаем на мире наши внутренние конфликты. А чтобы уберечь вещь от этого ярлыка, домысливаем к ней боль и надрыв: разве мало у нас средств для симуляции не-пошлости?
ПОЭЗИЯ. «Новейшая поэзия разделяется на два вида: стихи, которые читать невозможно, и стихи, которые можно и не читать» (альм. «Первая тетрадь кружка Адская Мостовая», кажется, 1923 г., типография ГПУ. Стихи там были такие: «Вечерами в маленькой кофейне / Матовые светятся огни. / Перелистывая томик Гейне, / Тонкую страницу поверни»). А Вейдле, «О поэтах»,124, цитировал Лунца: «бывают хорошие стихи, плохие стихи и стихи как стихи; последние ужаснее всего».
ПОЭТ. В. Розанов обнял Б. Садовского и сказал: «Какой тоненький – настоящий поэт».
ПОЭТ. М. М. Дьяконову сбавили гонорар за его долю в коллективном переводе Низами: «Он не пользуется подстрочником, а стало быть, не поэт».
ПРЕДАТЕЛЬСТВО. «Если на человека нельзя положиться, значит, просто не он тебе поддержка, а ты ему» (из письма).
ПЕРВАЯ АМЕРИКА! Долгая железная дорога, долго налегающий на окна мир: всего слишком много. Мерзлые спирали речек по шерстисто-бурой равнине лугов. Утомительно-разнообразные домики из утомительно-однообразных кубиков. Автомобильное кладбище: красные и черные искалеченные каркасы громоздятся, как хрустящие насекомые. От шершавых небоскребов вдалеке горизонт – как терка. А
