Апокриф - Владимир Гончаров

— Знаешь, Воста, пока ты в сортире ошивался, в мою не очень трезвую голову пришло несколько умных мыслей! И я тебе сейчас кое-что расскажу про тебя. Готов?…Значит, так. Для начала могу тебя успокоить: то, что ты не смог подойти к Острихсу, само по себе, как о журналисте, о тебе ничего не говорит. Он вообще нашего брата к себе на пушечный выстрел не подпускает. Это известный факт. Вот я с ним довольно часто общаюсь только потому, что никогда ничего о нем не пишу. Ясно?… Да, я его неплохо знаю… Разве я тебе не говорила?…Ну, в общем-то, это ни для кого не секрет… Зачем мне это нужно — вопрос отдельный, и я об этом говорить не буду. Речь, вообще-то не обо мне, а о тебе! И вот теперь я тебя огорчу, не обижайся! Именно, то, что ты приперся сюда, не узнав для начала самых элементарных вещей об интересующем тебя человеке, как раз и показывает: не газетчик ты!.. Погоди! Ты же сам просил сопли тебе не вытирать! Тогда слушай до конца! Может быть, я сейчас приятные вещи начну говорить… Мне кажется, ты не в том месте ищешь. Может быть, даже уже нашел, но не осознаешь этого. Как бы тебе это… Ага, вот! При таком как у тебя материальном статусе нормальный обыватель просто и с удовольствием существует. Семья, дети, расширение потребления по возможности… Никаких сверхсмыслов ему в этой очевидности не нужно. А вот тебя распирает. Стезю творца ему подавай! Тайну предназначения он хочет вызнать! Свое место во Вселенной, ни много ни мало. Ну и замечательно! Вот этим и занимайся! Это же вполне может быть самоцелью. Философия — называется. Она ведь не наука, не профессия, а склад ума, образ мыслей. С другой стороны, сказать, что это просто хрень никому не нужная, совершенно точно нельзя. Заметь, даже когда говорят о вполне признанных в каких-нибудь областях людях, присовокупление к их регалиям «философа» всегда выглядит почетно… Писатель и философ такой-то, математик и философ имярек, художник-философ… В любом мировоззренческом споре — опять же к авторитету философов прежде всего отсылают. В общем, зачем-то нужна философия человечеству! Однако мало кто из склонных к такому роду деятельности может себе позволить заниматься этим в свое удовольствие. На жратву надо зарабатывать! А философия — это почетно, но малодоходно, а иногда — разорительно. Кстати, ты заметил? Словосочетание «нищий философ» встречается гораздо чаще, чем «сытый философ»… А вот ты — редкий счастливчик. Можешь философствовать в свое удовольствие. Твори, излагай… Формулировать ты умеешь, сам ведь хвалился… К тому же, насколько я успела понять, ты не слишком честолюбив. Я не права?.. Ну, так вот! Раз ты не гонишься за немедленным признанием… Вообще не гонишься? Тем более! Удовлетворяйся тем, что продукция твоих самопоисков пока что ляжет в общую копилку человеческой мысли и, может быть, когда-нибудь будет востребована… Вон, сколько веков о философии древних никто ничего не слышал, а теперь — в каждом учебнике до оскомины…

Тиоракис слушал весь этот почти монолог Альгемы, через пелену опьяненного алкоголем сознания Восты Кирика. При этом он не забывал изображать на лице честное желание сосредоточить как бы непослушные мысли и вникнуть в адресованные его маске слова. Подавая необходимые по ходу сцены реплики, Тиоракис лихорадочно соображал как бы поестественнее вновь вернуть разговор к теме Острихса и как-нибудь незаметно натолкнуть Альгему на мысль познакомить его с «Чужим».

И тут произошло то, что уже неоднократно случалось с ним ранее. Оказалось, что плод, который он старательно и бережно растил, как-то исподволь, незаметно для самого садовника созрел и неожиданно упал к самым его ногам.

— Знаешь, что мне пришло в голову? — услышал он голос Альгемы, — ты чем-то очень похож на Острихса. Тот тоже все ищет свое предназначение. Имеет, понимаешь, на руках выигрышный билет национальной лотереи и вместо того, чтобы пользоваться свалившимся счастьем, все думает: а почему мне? А достоин ли я? А правильно ли я пользуюсь выигрышем? А может быть, этот выигрыш только знак чего-то другого? А чего именно? А что я без этого? А зачем я вообще? Хочешь, познакомлю? По-моему, вы друг-друга поймете. Только, чур! Не лезь к нему с дурацкими интервью! Вообще забудь, что ты считал себя журналистом! Понял? А то задушу своими руками…

Глава 15. Встреча

Низкая набережная лежала, казалось, вровень с морем. Небо в этот предполуденный час оставалось безоблачным, а на берег наседал довольно сильный и порывистый ветер, придававший открытому простору темно-синей воды выраженную фактуру «букле» с частыми вкраплениями коротких и жирных строчек из ослепительно-белых пенных гребешков.

Тиоракис сидел за столиком под изящной арочной металлической конструкцией, на которой был туго натянут огромный упругий даже на вид купол тента, более всего напоминавший надутый до звона парус, стремящийся унести подцепленный к нему снизу берег куда-то к черту на рога. Романтическое сооружение принадлежало небольшой гостинице, номеров, наверное, на тридцать. В это время года почти все комнаты пустовали, но кафе на первом этаже, непонятно из каких резонов оставалось открытым, и в нем, при кофе-машине и нераспроданных остатках мороженого, томилась одинокая официантка.

Вокруг царило аккуратно выметенное безлюдье. Эта отдаленная от центра курортного города часть многокилометровой набережной и в самые жаркие летние месяцы не страдала от тяжких нашествий пляжной публики, а зимой, даже такой теплой, как нынче, всем своим видом иллюстрировала значение термина — «мертвый сезон».

Принесенный официанткой чай на травах моментально остыл на ветру, но уйти из-под тента в закрытое помещение, означало потерять львиную долю роскошного морского пейзажа, и Тиоракис решил пожертвовать вкусовыми ощущениями ради зрительных восприятий. А зрелище было эффектным. Пологий склон моря плавно поднимался над ярко выбеленной балюстрадой до самого горизонта, с чертежной четкостью отделявшего твердь земную от тверди небесной. Невысокие гряды волн, плавно скатывались оттуда к набережной, а затем, косо соприкоснувшись с бетонной преградой, вдруг начинали со страшной скоростью нестись вдоль нее и, наталкиваясь по дороге на какие-то невидимые препятствия, выбрасывали один за другим целые цепи вертикальных, как бы хрустальных, фонтанов. Являя собою диалектическое единство неповторимости и однообразия, этот завораживающий спектакль не мешал думать.

Мысли не казались ни мрачными, ни веселыми — бухгалтерскими они были какими-то. Тиоракис сводил баланс своего трехмесячного знакомства с «Чужим».

К явным достижениям следовало отнести то, что он сумел за это короткое время стать для Острихса как минимум товарищем, причем таким товарищем, общество которого воспринимается уже как потребность.

Острихс, за исключением своего дара, не являл собою ничего совершенно уникального и искал в дружбе того же, что ищет любой другой человек, а именно — дополнительной опоры в этой жизни. Правда, представления о должном характере и совокупности качеств такой опоры у всех разные и зависят от свойств личности самого соискателя. Кому-то наиболее ценным в дружбе представляется возможность в любое время занять денег; кто-то — воспринимает круг друзей как своего рода корпорацию для оказания взаимопомощи в карьерном росте; для кого-то друг, прежде всего тот, кто способен терпеливо выслушивать бесконечные повести о личных неурядицах и произносить сочувственные слова; где-то требуется верный и всегда безотказный собутыльник… и так далее, и тому подобное в самых разнообразных смесях и сочетаниях. В конце концов, получается, что дружбу рождает совпадение соответствующего запроса и имеющегося предложения. Угадайте, какая подпорка требуется человеку, предложите ее ему, и статус товарища вам обеспечен. А если это взаимно и продолжительно, — вот вам и дружба.

Первый же опыт общения показал Тиоракису, что он, по очень удачному совпадению, как раз то самое, что нужно «Чужому». Почти ничего не потребовалось разыгрывать или вживаться в какую-нибудь неудобную личину.

Острихс относился к той категории людей, для которых дружба означает возможность смотреться в другого человека, как в зеркало, ради попытки объяснить себе самого себя и окружающий мир. Поэтому та или иная практическая даже в чисто материальном смысле польза, которую можно извлечь из дружеских отношений, интересовала Острихса в самую последнюю очередь. Главное — обмен идеями и неподдельный интерес друга к его внутреннему миру и интеллектуальным исканиям. Высшей ценностью, можно сказать, апофеозом этого рода дружбы выступает, представьте себе… разговор. Разговор, отсутствие которого мучительно, как голод, разговор, доставляющий самое высокое удовольствие, разговор, дающий ощущение полноты жизни и осмысленности собственного предназначения…