Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 16 - Вальтер Скотт

— Выпейте-ка стакан вина, мистер Моубрей, — сказал он с благодушным самодовольством, — стакан старого хереса, ничто так не проясняет ум; и не опасайтесь меня, хоть я и явился к вам столь внезапно и со столь ошеломительными известиями: вы найдете во мне обыкновенного, простого, среднего человека, у которого, как и у всех, есть свои недостатки, который тоже делает ошибки. Признаюсь, что жизненный опыт, почерпнутый в путешествиях, частенько побуждает меня к навязчивости, но лишь потому, что я всякое дело сделаю лучше любого другого и мне нравится, когда на меня дивятся. Такая уж моя повадка. Но, в общем, я un bon diable,[103] как говорят французы. Вот и сейчас я сделал четыреста — пятьсот миль и явился в эти места, чтобы тихо и спокойно привести в порядок все ваши делишки как раз тогда, когда вы считаете, что все находится в отчаяннейшем положении.

— Благодарю вас за добрые намерения, — сказал Моубрей, — но не могу не заметить, что они оказались бы гораздо более действенными, если бы вы меньше хитрили со мной и откровенно сообщили все, что вам известно о лорде Этерингтоне. Теперь же все зашло слишком далеко. Я обещал ему мою сестру в жены, я принял на себя ряд личных обязательств в отношении его, да есть и другие причины, которые, боюсь, заставят меня сдержать данное этому человеку слово — граф он или не граф.

— Как! — вскричал Тачвуд. — Вы отдадите свою сестру низкому негодяю, способному ограбить почтовую контору и убить родного брата лишь потому, что проиграли ему пустяковую сумму денег? Вы допустите, чтобы он торжествовал, потому что он не только обманщик, но к тому же ловкий игрок? Ну и хороши же вы, мистер Моубрей Сент-Ронан. Вы просто-напросто один из блаженных барашков, которых отправляют на пастбище обрастать шерстью и которые возвращаются домой начисто остриженными. Черт возьми, вы воображали себя мельничным жерновом, а оказываетесь мешком зерна; вы пустились в полет, как сокол, а возвращаетесь голубем; вы скалили зубы на филистимлян, а они их вырвали у вас до последнего!

— Все это очень остроумно, мистер Тачвуд, — возразил Моубрей, — но никакими острыми словами не выплатить этому Этерингтону, или как бы он там ни звался, тех многих сотен, которые я ему проиграл.

— Ну, значит, богатство должно сделать то, чего не может остроумие, — сказал старик Тачвуд. — Я должен за вас заплатить, вот и все. Послушайте-ка, сэр, я недаром хожу пешком по земле: если я трудился, то и собрал жатву и теперь скажу, как одно лицо в старинной пьесе:

Мне хватит: я могу свой нрав потешить.

Между старым П. С. Тачвудом и его причудой никакие сотни, даже тысячи преграды не поставят. А моя причуда состоит сейчас в том, чтобы сделать из вас, мистер Моубрей Сент-Ронан, свободного человека, — свободного, как дикарь в лесу. Почему это вы напустили на себя такой суровый вид, молодой человек? Я полагаю, что вы все же не осел, способный вообразить, будто его достоинство унижено тем, что плебей Скроджи приходит на помощь столь устрашающе благородной древней фамилии Моубреев.

— Разумеется, я не такой дурак, — ответил Моубрей, по-прежнему не поднимая глаз, — чтобы отвергнуть помощь, являющуюся для меня тем, что для утопающего — брошенная ему веревка, но тут есть одно обстоятельство… — он оборвал свою речь и залпом осушил стакан вина, — обстоятельство, упоминать о котором мне крайне тягостно… Но вы, кажется, явились ко мне как друг, и лучше всего я могу доказать свое доверие вам как другу, если скажу, что речи, которые леди Пенелопа Пенфезер вела о моей сестре, свидетельствуют о том, что Кларе пришло время упорядочить свое положение. И добавлю, что весьма опасаюсь, как бы разрыв отношений моей сестры с этим человеком не повредил сильнейшим образом ее доброй славе. Они получат Неттлвуд, а жить смогут раздельно: он предложил, что примет соответствующие меры в самый день свадьбы. Положение замужней женщины поставит ее выше всяких сплетен и спасет от нужды, от которой — должен с горестью признать это — я в скором времени уже не буду в состоянии ее избавить.

— Позор! Позор! Позор! — вскричал Тачвуд и заговорил еще резче и быстрее, чем обычно. — Неужто вы можете отдать свою плоть и кровь человеку вроде этого Балмера даже теперь, когда вы знаете, что он за птица, только потому, что озлобленная старая дева распространяет сплетни о вашей сестре? Не больно вы уважаете высокочтимое имя Моубреев! Знай мой бедный, старый простоватый родитель, на что готовы пойти носители этих двух звучных слогов лишь ради того, чтобы обеспечить себе кусок хлеба, он поставил бы благородных Моубреев не выше смиренных Скроджи. Полагаю, что и молодая особа такая же… так же торопится выйти замуж за кого попало?

— Простите, мистер Тачвуд, — ответил Моубрей, — истинные чувства моей сестры совершенно противоположны тому, что вы ей приписываете, и настолько, что мы с ней сейчас расстались почти в ссоре из-за того, что я поддерживаю домогательства этого господина. Бог свидетель однако, что я так поступил лишь потому, что не видел иного выхода из крайне неприятного положения. Но поскольку вы расположены, сэр, вмешаться в это дело и помочь мне выпутаться из крайне сложных обстоятельств, которые, готов признать, еще усложнились из-за моей опрометчивости, я готов все передать в ваши руки, как если бы вы были моим отцом, вставшим из могилы. Все же не могу не выразить удивления, что вы так хорошо осведомлены обо всех этих делах.

— Разумные речи, молодой человек! — одобрил путешественник. — Что же касается моей осведомленности, то я уже довольно давно знаю о кознях этого господина Балмера так подробно, словно находился подле него, когда он выкидывал свои подлые штуки с вашей семьей. Сейчас вы, наверно, и не подозреваете, — продолжал он конфиденциальным тоном, — что событие, которого вы еще так недавно желали, в известном смысле состоялось уже раньше и что брачный обряд между вашей сестрой и человеком, именующимся лордом Этерингтоном, уже имел место?

— Берегитесь, сэр! — запальчиво вскричал Моубрей. — Не злоупотребляйте моим благодушием — это не предмет для дерзких шуток, место и время для них тоже неподходящие.

— Я говорю вполне серьезно, и это такая же правда, как то, что я питаюсь хлебом насущным, — возразил Тачвуд. — Обряд совершил мистер Каргил, и имеются два живых свидетеля, которые слышали, как были произнесены слова: «Я, Клара, беру тебя, Фрэнсиса», или же другие соответствующие слова, принятые шотландской церковью вместо этой священной формулы.

— Это невозможно, — объявил Моубрей. — Каргил не осмелился бы сделать такую вещь: совершить тайно то, о чем вы говорите, значило бы для него лишиться прихода. Ставлю свою душу против лошадиной подковы, что это выдумка. А вы являетесь, сэр, ко мне, когда семью нашу постигло бедствие, с россказнями, в которых не больше истины, чем в алкоране.