Ацтек. Гроза надвигается - Гэри Дженнингс

Так уж вышло, что там, в Цинцинцани, в первый и единственный раз в нашей супружеской жизни мы с Цьяньей спали с кем-то, кроме друг друга. Но, пожалуйста, не забудьте, почтенные братья, что мы оба в тот вечер слегка опьянели от крепкого чапари. Да и вообще, это было не совсем то, что можно подумать.

Накануне отъезда я попытался рассказать жене о похотливости, сластолюбии и даже извращенности пуремпече, и мы с ней договорились принимать любые формы гостеприимства хозяев с пониманием, но от особых услуг отказываться с вежливой решимостью. Нам казалось, что мы предусмотрели все, однако когда особого рода гостеприимство действительно было нам оказано, мы не отклонили его, ибо оно, хотя впоследствии ни я, ни Цьянья так и не могли решить, была то уловка или же забота о гостях, оказалось просто восхитительным.

Поднимавшийся впереди нас на верхний этаж Цимцичу оглянулся и, подражая моей своднической ухмылке, поинтересовался:

– Угодно ли благородному воителю и его спутнице занять отдельные комнаты с отдельными постелями?

– Конечно нет, – холодно откликнулся я, прежде чем принц успел предложить нам еще и отдельных партнеров или что-нибудь столь же неприличное.

– Стало быть, супружеская спальня, мой господин, – заключил он вполне добродушно. – Правда, – продолжил Цимцичу как бы между прочим, – после утомительного пути даже преданные друг другу и любящие супруги бывают слишком усталыми. И двор Цинцинцани счел бы себя недостаточно гостеприимным, если бы благородный воитель и его спутница не смогли сегодня ночью получить удовольствие друг от друга. Поэтому мы предлагаем услугу, именуемую атанатанарани. Она усиливает способность мужчины к совокуплению, а женщина сможет получить ни с чем не сравнимое удовольствие.

Слово «атанатанарани», насколько я могу судить, означает «связка» или «соединение вместе». Прежде чем я успел спросить, что это за соединение и каким образом оно может что-либо усилить, принц, с поклоном впустив нас в наши покои, отступил назад и плавно закрыл лакированную дверь.

В освещенной лампами комнате находилась самая большая, самая глубокая и самая мягкая постель, какую мне только доводилось видеть в жизни. Еще там обнаружились двое пожилых рабов, мужчина и женщина. Я воззрился на обоих с опасением, но они лишь попросили разрешения помочь нам умыться. К спальне примыкали две умывальни с ванными и парилками. Мой слуга помог мне вымыться губкой в ванне, а потом энергично растер пемзой в парилке, но ничего неподобающего он не делал. Я решил, что все вместе – рабы, купание и парная – и есть то, что принц назвал незнакомым, загадочным словом. В этом не было ничего неприличного, и срабатывало «атанатанарани» действительно хорошо. Кожу пощипывало, я взбодрился и почувствовал себя, как выразился принц Цимцичу, «способным получить удовольствие от супруги и вызвать ее отклик».

Ее рабыня и мой раб с поклонами удалились, и мы, выйдя из умывален, попали в погруженную в темноту спальню. Окна были занавешены, масляные лампы потушены, так что мы не сразу нашли в этой большой комнате друг друга, а уж только потом отыскали огромную постель. Поскольку ночь стояла теплая, откинутым оказалось только верхнее одеяло, скользнув под которое мы распростерлись рядом, блаженно наслаждаясь волшебной мягкостью перин.

– Знаешь, Цаа, – сонно пробормотала Цьянья, – я все еще чувствую себя пьяной, как пчела. – Потом она неожиданно дернулась, охнула и воскликнула: – Аййо! Ты захватил меня врасплох.

Я собирался воскликнуть то же самое, а потому потянулся вниз, где маленькая рука (как мне казалось, принадлежавшая жене) мягко касалась меня, и изумленно вымолвил:

– Цьянья...

– Цаа, – отозвалась она с не меньшим изумлением. – Я чувствую, там, внизу... ребенок. Он балуется с моей... co мной.

– У меня то же самое, – ответил я. – Наверное, эти дети дожидались нас под одеялом. Что будем делать?

Я ожидал, что Цьянья предложит вышвырнуть ребятишек или даже сделает это сама да еще и поднимет шум, но вместо этого моя жена еще раз тихонько охнула, рассмеялась хмельным смехом и повторила мой вопрос:

– Что будем делать? А что, кстати, поделывает твой ребенок?

Я ответил.

– Мой тоже, – сказала Цьянья.

– Нельзя сказать, чтобы это было неприятно.

– Вот уж точно.

– Их, наверное, этому специально обучают.

– Но не для собственного удовлетворения. Мой, во всяком случае, слишком юн.

– Принц объяснил, что это делается для того, чтобы усилить наше удовольствие.

– А если мы сейчас прогоним детишек, так их еще, пожалуй, накажут.

Я передаю все эти реплики спокойным, бесстрастным тоном, но тогда наши голоса звучали совсем по-другому. Мы говорили сбивчиво, хриплым, возбужденным шепотом.

– А у тебя мальчик или девочка? Я не могу дотянуться, чтобы...

– Я тоже не могу. А не все ли равно?

– Нет. Голова гладкая, но лицо может быть красивым. Ресницы достаточно длинные, чтобы... аи! Ребенок меня щекочет ресницами!

– Они хорошо знают свое дело.

– О, как утонченно. Интересно, каждый из них обучен только для того, чтобы... Я хочу сказать...

– Давай поменяемся и выясним.

Детишки против перемены мест под одеялом не возражали, и мы от этого тоже не проиграли. Правда, губы нового ребенка оказались (или показались) более теплыми и влажными...

Короче говоря, не вдаваясь в излишние подробности, скажу, что очень скоро мы с женой принялись страстно обниматься и целоваться, тогда как дети вовсю продолжали заниматься нашими интимными местами. Когда возбуждение достигло предела, мы с женой соединились с неистовством самца и самки ягуаров; детишки же, доселе находившиеся между нами, закопошились поверх наших тел, усиливая удовольствие с помощью крохотных пальчиков и язычков.

Это произошло не единожды, но больше раз, чем я могу вспомнить. Едва лишь мы с Цьяньей делали паузу, чтобы передохнуть, дети сперва прижимались к нашим потным телам, а потом осторожно, нежно и деликатно возобновляли дразнящие ласки. Они перемещались туда-сюда, от жены ко мне и обратно – иногда по одному, иногда вместе, так что временами мною занимались и оба ребенка, и моя жена, а потом мы трое полностью сосредоточивались на Цьянье. Закончилось все только тогда, когда и она, и я уже окончательно выбились из сил и, пресытившись, провалились в сон. И пол, и возраст, и внешность наших ночных помощников так навсегда и остались загадкой. Рано утром, когда я проснулся, их уже не было.

Разбудило меня царапанье в дверь. Не до конца пробудившись, я встал, открыл ее и сначала не увидел ничего, кроме погруженной в предрассветный сумрак галереи. Но тут чей-то палец поскреб мою голую ногу. Вздрогнув, я опустил глаза и увидел Левую и Правую, таких же обнаженных, как и я сам. Девушки стояли на четвереньках (или, точнее, на «восьмереньках», чем снова напомнили мне краба) и с похотливыми ухмылками таращились снизу вверх на мою промежность.

– Хорошая штуковина, – сказала Левая. – Счастье.

– Как у него, – подхватила Правая, указав кивком остроконечной головы в направлении спальни старика.

– Что вы здесь делаете? – спросил я настолько свирепо, насколько это можно было сделать шепотом.

Одна из их восьми конечностей поднялась и вложила мне в руку кинжал Йокуингаре. Я уставился на казавшийся во мраке еще более темным металл и непроизвольно провел по лезвию большим пальцем. Металл и впрямь был твердым и острым.

– Как вам это удалось? – поразился я, ощутив прилив благодарности, почти любви, к живой диковине, копошившейся у моих ног.

– Легко, – сказала Правая.

– Он кладет одежду рядом с постелью, – добавила Левая.

– А это, – Правая указала на мой тепули, отчего я дернулся, – счастье. Я получаю счастье...

– А мне скучно, – подхватила Левая. – Делать нечего. Меня покачивает, вот и все. Я тянусь к одежде, шарю, нахожу нож.

– Она держит нож, пока я получаю счастье, – сказала Правая. – Я держу нож, пока она получает счастье. Она держит нож, пока...

– А сейчас что? – прервал я их объяснения.

– Наконец он храпит. Мы приносим нож. Сейчас мы пойдем разбудим его. Снова получим счастье.

И близнецы, так рвавшиеся к «счастью», что даже не стали дожидаться моей благодарности, на манер краба поспешно удалились по темной галерее. Мне оставалось лишь молча порадоваться чудодейственным свойствам женского молока и, вернувшись обратно в спальню, ждать рассвета.

Придворные здесь, по-видимому, не относились к ранним пташкам, ибо за завтраком к нам с женой присоединился лишь наследный принц Цимцичу. Я объяснил пожилому принцу, что, поскольку наша миссия выполнена, мы можем отправиться в обратный путь. Что же до его отца, то коль скоро владыка наслаждается обретенным подарком, вряд ли стоит отвлекать его от этого занятия, чтобы развлекать непрошеных гостей.

– Ну что ж, – сказал принц, – если вы чувствуете, что вам пора домой, мы не станем вас задерживать. Остается лишь маленькая формальность: все, включая вас самих и вашу стражу, должны подвергнуться обыску, а ваша кладь и носилки тщательному досмотру. Заверяю вас, это не оскорбление и не ущемление ваших прав, а обычай, распространяющийся у нас абсолютно на всех. Когда я, отправляясь в путешествие, покидаю столицу, то обыскивают даже меня.