Автор и герой в эстетическом событии - Михаил Михайлович Бахтин

скорее, на скульптуру) к словесному искусству Противопоставление изобразительных искусств словесности у Бахтина следует классическим приципам «Лаокоона» Г.Э. Лессинга, где речь идет о пространственных и временных искусствах. Данному месту «Автора и героя…» служит параллельным местом следующая выдержка из работы 1936–1938 гг. «Роман воспитания и его значение истории реализма»: «Слово для Гёте было совместимо с самою четкою зримостью. В “Поэзии и правде” он сообщает нам о “довольно странном приеме”, к которому он часто прибегал. Интересный для него предмет или местность он набрасывал на бумаге с помощью немногих штрихов, детали же он восполнял словами, которые вписывал тут же на рисунке» (Э, 208). В этом последнем исследовании поднимается проблема «образа становящегося человека в романе» (там же. С. 198), «совмещение» простанственности образа с его временным характером (там же. С. 208). В самом общем виде вопрос об образе в случае словесного искусства Бахтин решает, введя категорию «образ языка»: романные образы суть образы чужих – по отношению к автору – языков (ПРС. – ВЛЭ, 413).

40 Об онтологическом смысле памяти писал П. Флоренский. См.: Столп и утверждение Истины. М., 1914. С. 19. Ср.: «…В искусстве мы все узнаем и все вспоминаем» (СМФ, 301).

41 Ср. об «изоляции или отрешении» как «первичной функции формы по отношению к содержанию» в СМФ, 325; также о пограничном характере «эстетического объекта» по отношению к материалу см. там же. С. 316. Родственность понятий «изоляции» и «границы» принципу «формы» осмыслена в «Общей эстетике» И. Кона (гл. II, § 3); ср. также: «Форма для эстетики не безразличная граница внешнего объекта, а воспроизведение этой границы сознанием и при помощи сознания» (Гроос К. Введение в эстетику. Киев, 1899. С. 82). Стоит отметить, что понятие границы принадлежит не одной эстетике Бахтина, но существенно для его философского мировоззрения в целом. Чуждая метафизического понятия субстанции, бахтинская философия имеет дело с диалогическим «бытием-между» – идет ли речь о слове, тексте, художественном произведении. Категория «границы» соотносится в воззрениях Бахтина не только с «формой», но и с ключевой для мыслителя идеей «диалога».

42 В трактате ФП Бахтин противопоставляет познанию, «теоретическому мышлению» – «участное мышление», учитывающее бытийственную позицию познающего, его включенность в познаваемое «бытие-событие» (см. ФП, 79). Понятие «участного мышления» опирается на «архитектонический» подход к бытию, детально разработанный именно в «Авторе и герое…». Ср.: «Познание – не вне бытия и не противоположные бытию, оно – в недрах самого бытия и есть действие в бытии» (Бердяев Н. Смысл творчества // Бердяев Н. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С. 352).

43 Ср.: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христа» (Гал. 6,2).

44 Ср. прим. 7 к I фрагменту «Автора и героя…». Заметим, что «субъект-объектной» и при этом базирующейся на понятии ценности является эстетика Б. Христиансена. Как и у Бахтина, субъект у Христиансена – создатель эстетической ценности, и самое существенное в нем – его «творческая активность» (Христиансен Б. Философия искусства // Указ. изд. С. 18): «Благодаря своей активности субъект выступает как нечто особое по отношению ко всей действительности». Принцип активности – это воля, полагающая цели, которые становятся ценностями: «Автономные ценности должны проистекать из основных влечений субъекта» (там же. С. 21). В отличие от Христиансена, Бахтин не сводит различные виды «активности» к единой воле.

45 Эта интуиция – характернейшая и для Бердяева; она выражена им, например, так: «Я не могу быть для себя объектом. Субъект не есть субстанция, что есть натуралистическая категория, субъект есть акт» (Бердяев Н. Дух и реальность. Париж, б. г. С. 11).

46 Понятие романтической иронии, разработанное Фридрихом Шлегелем, предполагает победоносное освобождение гениального я от всех норм и ценностей, от своих собственных объективаций и порождений, непрерывное «преодолевание» своей ограниченности, игровое вознесение над собой самим. Ироничность есть знак полной произвольности любого состояния духа, ибо «действительно свободный и образованный человек, – замечает Шлегель, – должен бы по своему желанию уметь настроиться то на философский лад, то на филологический, критический или поэтический, исторический или риторический, античный или современный совершенно произвольно, подобно тому как настраивают инструмент, – в любое время и на любой тон» (Литературная теория немецкого романтизма. Л., 1934. С. 145) (Примечание С.С. Аверинцева).

47 Согласно Риккерту, в философском словоупотреблении граница между объектом и субъектом подвижна. Риккерт говорит о «трояком противоположении субъекта объекту». 1. «Слово “внешний мир” содержит в своем первоначальном смысле пространственное отношение», – при этом мое одушевленное тело выступает как субъект, а окружающий его в пространстве мир – как объект. 2. Субъектом считается мое духовное я, объектом – все, что не является содержанием моего сознания, в том числе и мое тело. 3. Третье противоположение проходит уже в сознании: в область объектов отнесены мои представления, восприятия и т. п., т. е. «содержание» моего сознания, субъект при этом – собственно сознание, «чистое я». Бахтин здесь имеет в виду то, что Риккерт называет «имманентным» объектом, т. е. объектом, пересекающимся, в частности, с душевной жизнью (см.: Риккерт Г. Введение в трансцендентальную философию. Предмет познания. Киев, 1904. Гл. 1, разд. II).

48 Солипсистом был А.И. Введенский, утверждавший, что обосновать существование душевной жизни в другом человеке и тем более понять ее в принципе невозможно: всегда я представляю себе «вовсе не чужую, а свою собственную душевную жизнь, помещенную в условиях, при которых проходит чужая» (Введенский А. О пределах и признаках одушевления. СПб., 1892. С. 37); «Для нас недоступно даже и представлять-то себе чужую душевную жизнь как чужую» (там же. С. 36). Данное положение философ называл «законом А.И. Введенского»; критикуя его, ученик петербургского профессора И. Лапшин написал книгу «Опровержение солипсизма».

49 Данную гносеологическую интуицию можно найти, например, у Г. Гомперца под термином «эндопатия». При познании отождествление субъекта с объектом, по Гомперцу, происходит через «вкладывание чувства или эндопатию»: «Под вкладываемым (эндопатическим) чувством мы понимаем такое чувство, которое мы переживаем в предмете, как и принадлежащее ему, независимо от того, считаем ли мы теоретически предмет живым или нет» (Гомперц Г. Учение о мировоззрении (Указ. изд. С. 229)). До Гомперца о подобных вещах писал Р. Авенариус. Вкладывание, «интроекция», согласно Авенариусу – это «теоретическая попытка вложить психические переживания внутрь человеческого организма» (Ланц Г. Философия Рихарда Авенариуса // Логос. 1911–1912. Кн. 2–3. С. 208). Борясь с «интроекционными пережитками» в философии, Авенариус отрицал субъекта опыта (тогда как учения типа философии Гомперца не признают самостоятельности объекта) и выдвигал в противовес субъект-объектной гносеологии теорию «эмпирио-критической координации».

50 Бахтин не ставит в своих философских трудах драматических, воистину