Табак - Димитр Димов

– Что же делать, по-вашему? – спросил Лукан.

– Что делать? – внезапно переспросила Лила. – Я скажу. Довольно сектантства, товарищ Лукан! Динко надо немедленно восстановить на посту командира отряда.

Снова наступило молчание, еще более тягостное и напряженное. Бледное, испитое лицо Лукана было как камень. Сплюснутый нос его, напоминавший о пытках в полиции, где Лукану сломали носовые хрящи, подчеркивал выражение упорства.

– Товарищи! – неторопливо начал Лукан, словно выступая па собрании. – Я опять слышу упреки за свое прошлое. И от кого? От человека, которого партия послала в штаб оперативной зоны. Меня осуждают за то, что я отстаиваю решение, которое препятствует нашей борьбе вырождаться в мелочные, личные расправы. – Лукан выждал мгновение и выкрикнул гневно: – Разве это сектантство, товарищ Лила?…

Пламя фонаря дрогнуло. Так мог вспылить лишь человек, который редко терял самообладание. Лила ничего не ответила.

– Продолжайте! – спокойно сказал Павел.

– Динко бросил отряд в бессмысленную атаку, которая стоила жизни трем нашим товарищам, – продолжал Лукан, взяв себя в руки. – Я немедленно снял его с поста, чтобы завтра но повторилась такая же безумная выходка. Разве ото сектантство, товарищи? Динко своевольничает, не признает партии в лице политкомиссара, а вы хотите снова доверить ему власть над ста пятьюдесятью бойцами. Я не могу пойти на такое легкомыслие. Что, это тоже сектантство?

– Чем он объясняет свой поступок? – спросил Павел.

– Хотел якобы устроить диверсию у немцев. Но расследование установило, что он хотел казнить вашего брати.

– Значит, мотивы были политические, – бесстрастно заключил Павел. – Мой брат работает на немцев и наживается па этом. Далее, он был так напуган этим нападением, что спас Блаже от виселицы.

Все товарищи, и Лукан в том числе, удивленно посмотрели на Павла.

– Даже это не может оправдать Динка, товарищ Морев! – возразил Лукан. – Партия категорически запрещает карать гражданских лиц, которые не замешаны в военном сотрудничестве с нашими властями или немцами в их борьбе против нас. Не вправо Динко заниматься не своим делом. Завтра Борисом Моровым займется народ. Но не в этом дело, не в этом. – В голосе Лукана снова зазвучал гнев. – Динко действительно собирался убить Морева, но не только но политическим мотивам. Его поступок был внушен чем-то глубоко личным, что он скрывает от нас, о чем отказывается давать объяснения. Он не хочет открыться даже партии. Я не могу доверять такому человеку.

– Вы его спрашивали повторно? – спросил Павел.

– Раз десять уже вызывал его.

– Попробуем еще раз.

– Когда? – вмешался майор. – Противник подходит.

С полуночи отряд был уже в полной боевой готовности. Штабной багаж упаковали, и можно было сразу навьючить его на ослов. Людям раздали дополнительные патроны, немного табаку и скудный двухдневный паек хлеба и брынзы. Командиры отделений проверяли секретные посты и засады. Но противник не давал о себе знать.

Варвара не спала всю ночь. Она вздрагивала от крика ночных птиц, и тогда сердце ее начинало учащенно биться. «Завтра бой, – думала она. – В худшем случае убьют… Ну и что ж такого?» И она поняла, что, в сущности, не боится ни сражения, ни смерти, а ее угнетенное состояние объясняется расстроенными нервами, напряженной жизнью и гонениями, которым подвергались в стране евреи последние десять лет. Она прислушивалась к мерному дыханию Лилы, которая спала рядом. Сон у Лилы был чуткий, но спокойный и здоровый. Она просыпалась, как серна, даже от шороха ветра и снова засыпала. Варвара в отчаянии стиснула зубы. Из мрака выплывало что-то безликое, ужасное. Ей чудилось, будто из лесу доносятся стоны миллионов убитых евреев.

Наконец наступило тихое и спокойное утро. Лила встала, умылась и сейчас же пошла к штабной пещере.

Варвара задремала только на заре. Партизаны знали, что она страдает бессонницей, и не будили ее напрасно. Она проснулась, когда роса уже высыхала. Спустилась к ручью, умылась, а на обратном пути прошла мимо скалы, под которой стоял па посту пожилой мужчина. Солнце поднялось высоко и начинало припекать. Спасаясь от его лучей, часовой подложил под кепку полосатый домотканый платок. Он жевал кусок черствого черного хлеба, но время от времени его челюсти переставали двигаться, а лицо застывало, скованное тревогой.

– Что там? – спросила Варвара. – Слышно что-нибудь?

– Где-то идет бой, – ответил часовой.

Варвара прислушалась, но ничего не услышала. Партизан продолжал жевать.

– Откуда слышно? – спросила она.

– С озер. – Часовой откусил от краюхи огромный кусок. – Шишко вступил в бой.

– У озер не может быть перестрелки. Чтобы туда попасть, фашисты должны были пройти здесь, другого пути нет.

– Есть, – ответил часовой. – По долине Монастырской реки.

– Это трудный для них и опасный путь.

– Пальба идет в той стороне. – Партизан проглотил кусок и сказал: – Слышишь?

Варвара затаила дыхание и между глухими тревожными ударами сердца расслышала сухое тарахтение пулемета – знакомый, приглушенный расстоянием треск, напоминающий ровное постукивание швейной машины. Варвара постаралась не выдать своего страха.

– Это плохо, – сказала она. – Но Шишко отбросит их.

– Если его не засыплют минами. – Часовой закурил. – Тогда враги зайдут к нам с тыла, и придется отступать ночью по осыпям…

Варвара представила себе обстрел из минометов. От ружейного и пулеметного огня можно укрыться в скалах. Но мины… мины – просто ужас! Они падают отвесно, и от них нельзя скрыться нигде. А ночное отступление по осыпающимся кручам непосильно для ее ревматических ног и больного сердца. Партизан с сочувствием взглянул на нее.

– Не бойся! Лукан с майором что-нибудь придумают.

Снова послышалась далекая пулеметная стрельба. Несколько пулеметов стреляло одновременно. В их глухой мерной стук врывался необычный шум, точнее, треск, – словно порывы сильного ветра раздували костер из смолистых сосновых ветвей.

– Автоматы! – выдохнула Варвара. – Слышишь?

Партизан кивнул. Он слышал и глухие, едва уловимые взрывы мин, падающих на отряд Шишко. По вот он опять вытянул шею и замер, привлеченный новыми, еще более тревожными звуками. Внизу, в долине, лаяли собаки. То был остервенелый, захлебывающийся лай овчарок, обозленных появлением множества незнакомых людей. Так лают собаки, когда по горным пастбищам проходит партизанский отряд или воинская часть.

Когда Динко, вызванный Луканом, вошел в пещеру, майор уже расслышал далекий собачий лай, но не встревожился. План обороны был готов, а кризис в штабе близился к благополучному и скорому концу. Несколько минут назад майор тщательно осмотрел в бинокль всю местность и поднял отряд по боевой тревоге. Пока приближался лишь авангард фашистов, и отбросить его было нетрудно. Предстояла небольшая схватка, которая поможет завлечь карателей в горы. Стратегически события развивались неплохо. Причин для волнения пока пет, и майор принялся тщательно точить огрызок карандаша. Исповедь Динко он слушал рассеянно. Ребячество! Какая-то история с двоюродной сестрой! Майор был человек умный и знал, что человеческая личность – ото сложное переплетение общественных, психологических и биологических закономерностей. Общественные, разумеется, главенствуют, но это не исключает отступлений в молодости. Боевые и партийные качества Динко с лихвой перекрывали его недостатки, и только такой педант, как Лукан, мог этою недопонимать. Но майор не замечал, что, несмотря на внешнее спокойствие, его начинало разбирать нетерпение.

Не спеша очинивая красный карандашик и прислушиваясь к далекому злобному лаю собак, он представил себе знакомую картину: нотные и хмурые солдаты неохотно ползут вверх но склону к седловине, а за ними идет офицер и подталкивает рукояткой револьвера связанного предателя.

Лукан продолжал нудно и подробно допрашивать Динко.

– Значит, ты приказал напасть на станцию, потому что хотел отомстить за свою двоюродную сестру? – заключил он.

– Да, – глухо пробормотал Динко.

– А почему ты до сих пор нам этого не сказал?

Динко не ответил.

– Выйди и подожди перед входом.

Динко вышел из пещеры. Павел подумал, что в его чертах есть, хотя и далекое, едва уловимое сходство с горячим, страстным и вместе с тем печальным лицом женщины, которая рассказала ему историю смерти Стефана, – такие же ровные зубы, орлиный нос, такие же скулы. Майор медленно чинил карандашик. Он снова услышал яростный лай собак. С минуты на минуту раздадутся тревожные выстрелы передовых постов, которые ускорят решение вопроса о Динко. Майор выглядел спокойным, по его нетерпение все возрастало. У Лилы нервно подергивалось лицо – казалось, она готовится к новой атаке на Лукана. Лукан один не поддался обаянию мужественной красоты Динко. В его суровых, умных и неумолимых глазах горел холодный огонь, и видели они только высшую, конечную цель борьбы.