Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Всегда такой несгибаемый, он пошатнулся, и кто знает, смог бы устоять на ногах, если бы не стул, о который он оперся инстинктивным движением. Его лицо было мертвенно-серым, от привычной смуглости не осталось следа, дыхание сбилось в шумный свист, с которым он втягивал в себя воздух, и я понимала, что еще немного и по стальной основе его личности пойдет глубокая трещина — и он надломится. Я не могла допустить этого, поэтому должна была немедленно замолчать, усмирить мстительное чудовище, завладевшее мной и хлеставшее Марка словами, которые невозможно забыть.

Внезапно мне показалось, что лучший выход — это свежий воздух, живой, умиротворяющий, именно он поможет успокоиться и отключить взбешенное сознание. Взгляд упал на огромное окно, и я бросилась к нему, еще не понимая, что хочу сделать — просто глотнуть спасительного кислорода или выйти, выпрыгнуть за границы нашей квартиры, ведь я все равно была недостойна находиться в ней после всего того, что наговорила.

Марк среагировал молниеносно. Вскочив со стула так резко, что тот с грохотом опрокинулся, он схватил меня обездвиживающей хваткой, сжал, крепко, как питон, обвивающий свою жертву, и не отпускал до тех пор, пока волна рыданий, сотрясавшая меня, не смыла чистыми следами всю грязь и горечь от брошенных в лицо обвинений.

— Что мы наделали? Марк, что мы наделали? — всхлипывала я, судорожно хватаясь за него, будто утопающий за соломинку, лишь бы только удержаться и не соскользнуть в черную и вязкую жижу безумия. — Зачем мы опять мучаем друг друга? Неужели нельзя по-другому? Ведь когда-то все было иначе, в детстве, помнишь? Мы понимали все с полуслова и никогда не ссорились! А сейчас… Ведь это же будет продолжаться! Все время, постоянно! Мы так и будем изводить друг друга, пока не отравим наши жизни! И у нас совсем нет будущего, понимаешь? Совсем нет будущего!

— Тихо-тихо, — зашептал на ухо Марк, как всегда не спешивший разделять мои поспешные и отчаянные выводы. — Не надо говорить о будущем, Алеша. Его пока что нет. Его делаем мы, сами. И каким оно будет, зависит только от нас. Посмотри, ведь мы вместе, как и должно быть. А значит, все исправимо. Все будет хорошо. Только мы должны отпустить это проклятое прошлое. Простить друг друга. Навсегда. Скажи честно, ты… сможешь забыть все те мои слова? И то решение? Сможешь?

Постепенно успокаиваясь, отогреваясь в руках, которые удержали бы меня даже на краю пропасти, я затихла под его внимательным взглядом и, наконец, честно ответила:

— Я не знаю.

Почему-то мне показалось, что Марк рассердится, разозлится из-за моей неуверенности. Но он лишь улыбнулся, немного устало и ободряюще, а я смотрела на капельки крови, вновь выступившие на его губах и думала о том, что точно так же и наши внутренние, невидимые глазу раны будут долго кровоточить, несмотря на то, что мы изо всех сил делаем вид, что нам не больно.

— Зато я знаю, — его голос прозвучал, как всегда, уверенно и без малейшего намека на сомнения. — Ты простишь. Ты обязательно простишь меня, — пообещал Марк, поднося мои ладони к губам и оставляя на них легчайшие поцелуи, будто пытаясь излечить от былых кошмаров, от воспоминаний, с которыми стоило распрощаться навсегда.

Немного помедлив, он опять приподнял рукава моего платья, скользнувшие вниз в пылу нашей борьбы, но на этот раз в его взгляде не было испуга или ужаса, лишь желание успокоить, исцелить остатки моей боли, которая таяла от его бережных прикосновений, от его беспредельной нежности.

И я почувствовала, что он прав, что возможно хоть на миг, хоть на одну ночь забыть прошлое и жить настоящим. Моим настоящим был только Марк — его объятия, его губы, его непослушные волосы, в которые так приятно было запускать пальцы, его руки, сминающие мою одежду до треска швов, срывающие ее, будто ненужную обертку, наше горячее дыхание, прерывистый шепот, мягкая упругость кровати, на которую я приземлилась пружинисто и легко, после того, как сбивая какие-то лишние и глупые предметы, мы переместились в другую часть квартиры, подальше от несостоявшегося ужина. И наше полное слияние, резкое, жадное, пульсирующее, перечеркивающее следы давнего раскола, разбившего наши жизни, сглаживающее рубцы от всех ран, оставшихся на теле и на сердце.

Чувствуя, с каким самозабвением, с какой слепой страстью Марк разбивается о меня, пытаясь разрушить, разорвать на части нас обоих только для того, чтобы потом заново сложить в одно неделимое целое, я хотела только одного — еще тысячи таких же безумных дней и ночей вместе. Чтобы мы забыли навсегда обо всех этих рассветах по отдельности, о странных днях, когда казалось, что мы способны прожить друг без друга, о радостях и горестях, которые мы не смогли разделить на двоих.

— Так много счастья, Марк… Мне страшно! Мне страшно, страшно! — исступленно шептала я, впиваясь в него все сильнее и сильнее, охваченная лишь одним желанием — прорасти сквозь его тело, стать его новой кожей, его памятью, его глазами и голосом. Заполнить собой без остатка, чтобы весь он, полностью, был мной, а я — им.

До самого рассвета мы так и не смогли отпустить друг друга, закончить разговор, все продолжавшийся на языке слов, поцелуев, испепеляющей страсти и нежности. Когда же первый солнечный луч несмело пробрался в наш мир, пытаясь отрезвить, вернуть в реальность, предыдущие пять лет успели превратиться в странный сон, о котором теперь не хотелось даже вспоминать.

Замерев в полной неподвижности, я смотрела на Марка, понимая, что могла бы провести так еще несколько часов или всю жизнь. Просто обнимая его, глядя в его глаза, слушая тихое, чуть сбившееся дыхание и наслаждаясь биением его сердца.

Слабая улыбка вдруг тронула его губы.

— А я думал, этого никогда больше не будет.

— Чего, этого? — рассеянно переспросила я, чувствуя, что никогда в жизни не была так счастлива.

— Я был уверен, что мы никогда больше не встретим утро вместе.

— Я тоже. Какие мы дураки, да?

Он негромко рассмеялся, подтверждая эту мысль, и лишь крепче прижал меня к себе, спрятав лицо в моих волосах.

Следующий день нашей новой жизни выдался уютным, дождливым, из тех, которые мягко запирают в четырех стенах и скрывают за плотной завесой весь мир. Уже через несколько часов после яркого рассвета небо затянули меланхоличные облака и глухие капли дождя забарабанили в большое окно, будто призывая к отдыху — ведь счетчик наших бессонных часов показывал уже вторые сутки.

Но спать нам совсем не хотелось. Ненадолго замерев в объятиях друг друга, мы уже через пару часов открыли глаза вместе, понимая, что получили необходимый заряд лишь от того, что все время были рядом. И теперь просто наслаждались настоящим — вкрадчивым шумом дождя, согревающим светом свечей, которые я, верная старой привычке, купила накануне, мягкой, обволакивающей тишиной, прерываемой лишь негромким смехом и звуками наших голосов.

— А помнишь, как мы когда-то, в такой же дождь сбежали из приюта, к нашему любимому месту, возле дуба у реки…

— И вымокли, как мыши. Нас даже наказали. После возвращения никто не захотел слушать твоих объяснений о том, что мы наблюдали…

— Танец дождинок! Да! Петр Степанович был так зол, что даже тебя в угол поставил, напротив меня. Это же подумать только — ребенка из приличной семьи! Все воспитатели очень переживали, что приедет твой папочка и заберет у нас новые качели.

— Да, конечно. Возьмет и выкопает из земли.

— Сам! Голыми руками!

— Нет уж, лопатой. Свои руки он всегда берег.

— Ну, конечно, не царское это дело — землю копать! Но, Марк, ты представляешь его, вообще, с лопатой? — покатываясь от смеха, я плотнее закуталась в легкое одеяло, служившее мне одеждой весь этот прекрасный и расслабленный день.

Атмосфера свободы и счастья, установившаяся в нашем мире, была безграничной — на эти два дня мы отвергли все правила, все то, что связывало нас с происходящим за окнами. Мы избегали смотреть на часы, не трогали радио и телевизор, Марк выключил мобильный, даже одеваться по-человечески не было желания, равно как и соблюдать простейшие ритуалы. Вчерашний изрядно подгоревший ужин, превратившийся в поздний завтрак, мы сервировали тут же, на небольшом подносе на полу и, посмеиваясь над собственными привычками, с аппетитом съели.