Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

Лебедев только вздыхал, глядя на мои проекты, насыщенные яркими осветителями и могучими вентиляционными установками:

— Ведь всё равно не пройдёт!

Вырвавшись в город, я убеждал надзирателя, что мне необходимо заходить в разные учреждения для получения норм, расценок, стандартов и т. д. Раз под этим предлогом я завёл его в Управление МГЖД. Я шёл туда с некоторым страхом, минуя заведомо враждебные кабинеты начальства. Но в Службе подвижного состава, вопреки ожиданиям, товарищи встретили меня с распростёртыми объятиями. Особенно рады были Фишман и Григорьев:

— Так вы уже на свободе!

— Ещё не совсем. Я в городе, в командировке.

— Как же вас, такого преступника, пускают одного?

— И не пускают. Незримое око властей предержащих сидит сейчас в вестибюле и, если только не задремало, видит через стены, как вы готовите мне побег.

В другой раз я завёл недреманное око в Малый Харитоньевский переулок, где впоследствии долго помещалось Техническое отделение Академии Наук, а тогда высокий подвал был занят Курсами повышения квалификации педагогов по труду А. У. Зеленко. Здесь я провёл второе незаконное и незабываемое свидание с моей Галочкой. Впрочем, это было чистое озорство. Законные свидания в Новоспасском бывали каждое воскресенье по часу и более в отдельной комнатке, куда надзиратель только заглядывал иногда через окошко. Помню молчаливый взгляд бедняги, выражавший мольбу, когда шёл уже третий час нашей беседы с Галей. Он не решался нас прервать, потому что и порядки здесь были вольные и ещё потому, что он, будучи на дежурстве, каждый раз, проходя по нашему коридору, неизменно просил у меня кружку для кипятка.

Последний раз Галя пришла ко мне с Митрофаном. Его чистая душа, заразительный смех, неистребимый оптимизм, вместе с громадными общественно-полезными делами, которые он нёс на своих могучих плечах, делали его посещение настоящим праздником. Он когда-то ездил на Кавказ, посетил Олега и Борю и рассказывал про их жизнь. Если б я знал тогда, что вижу его в последний раз, и мог предвидеть ту ужасную смерть, которой умрёт этот прекрасный человек!

Накануне освобождения Галя должна была уехать в командировку и вернуться только через несколько дней. Поэтому я не удержался и, думая, что меня теперь уже никто не остановит, позвонил ей прямо из коридорчика около канцелярии. Разговор длился минут пять, но вдруг меня увидел молодой вольнонаёмный бухгалтер и устроил скандал:

— Как вы смеете, будучи заключённым, разговаривать по телефону! Я вас отучу своевольничать!

Никаких возражений, что я завтра освобождаюсь, что меня каждую неделю отпускают в город, он не хотел слушать. И тут же написал рапорт начальнику домзака. Я пришёл в камеру и обо всём рассказал Петелину.

— Ах, как же можно делать такие вещи, — сказал он, — ведь у нас круговая порука. Да вы и сами очень рискуете, как бы вам не набавили срок!

Срок мне не набавили, но вышел приказ — всю камеру лишить свиданий на две недели. Хуже ничего не могло быть. Выходило, что я, освобождаясь, сделал им, остающимся в тюрьме, на прощание гадость. Товарищи были явно раздосадованы, хотя, не желая мне портить великий день, ограничивались лишь лаконичными замечаниями. Я ходил, словно в воду опущенный, и не знал, как загладить свою вину.

За полчаса до освобождения 19-го марта 1929 года я с вещами сидел в дежурке. Дежурный старший надзиратель перелистывал сегодняшнюю почту. Одно письмо было мне. Он долго вертел письмо в руках:

— Не знаю уж, ваше можно теперь и не проверять. — И он с сомнением передал мне конверт.

Наконец формальности окончены, дверь отворилась, надзиратель у ворот пожелал мне счастливого пути, и я зашагал по весенней грязи вдоль монастырской стены к Спасскому мосту. Оглянулся, за мной никто не идёт. Стало страшновато: «Как же так, без охраны? Ведь мальчишки обидеть могут!» Дойдя до Зацепы, успокоился, развеселился. В самом деле закончился? А судьба Рушнова и Вашкевича? Я не видел, каким образом я смогу её избежать. Э, да ладно, будь, что будет!

НА ЗАВОДЕ «ДИНАМО»

(1929–1935)

Начались поиски работы. В МГЖД идти было бесполезно. Не тянуло и на завод «Динамо», который поставлял электрическое оборудование для трамваев: может быть, там знали о причинах быстрого увольнения нового приёмщика трамвайных моторов. Больше электротяговых предприятий в Москве не было. Я решил податься на родственные заводы. В течение месяца я обошёл Завод малых моторов, завод «Прожектор», завод имени Владимира Ильича, Электроламповую фабрику. Везде говорили:

— Инженер нужен. Оставьте документы и зайдите через неделю.

И везде, ознакомившись с моими документами, где было чёрным по белому написано: «Освобождён из тюремного заключения, которое отбывал по приговору Военно-революционного трибунала, на основании статьи 193, § 2», с каменным лицом вносили поправку:

— Отдел, куда мы предполагали вас взять, пришлось ликвидировать. — Или:

— При просмотре штатов выяснилось, что у нас нет свободной единицы.

Я уже подумал, что моя судьба на ближайшие 50 лет будет подвешивать «паутинку» да чистить сортиры. И всё же решил для очистки совести толкнуться на «Динамо». Последняя попытка и амба.

На «Динамо» меня направили к заведующему техническим отделом Динеру. Маленького росточка, пожилой, полненький. После стандартной фразы, что инженер нужен, я решил не тянуть резину, а сразу сказал:

— Только я прямо из тюрьмы.

— Вот и чудно. И я в своё время пришёл оттуда. За что вы сидели? — Чудак. Ну, да это ваше дело. Давайте документы. — Они некрасивые. Вряд ли нашему отделу кадров понравятся. Ничего, попробуем уладить.

И уладил. Ну разве я не говорил, что в рубашке родился? Однако выяснилось, что мне нужно иметь воинский билет. Ох, как же мне не хотелось напоминать о себе в военкомате! Я надеялся, что они обо мне вспомнят не раньше, чем через полгода, а за это время я успею спокойно поработать и расплатиться с долгами. Но ничего не поделаешь. Ведь если не пойду туда сейчас, не получу работы.

Военком Пролетарского района (по месту направлявшего меня завода «Динамо») внимательно прочёл мои документы, включая сакраментальную фразу, внимательно посмотрел на меня через окошко, почесал ручкой за ухом и принялся заполнять книжку. Печать, росчерк…

— Распишитесь.

Я взял книжку и читаю: «Арманд Давид Львович, 1905 года рождения, освобождён от военной службы по религиозным убеждениям»… Вот, думаю, бестолочь!

— Товарищ комиссар, вы не поняли. Я не освобождён, это я просил освободить, но мне суд отказал. Теперь по закону я должен призываться снова…