Россия нэповская - С Павлюченков

Признание преимуществ городского быта в новой социально-политической ситуации порождало у части крестьян и новые настроения, стремление во всем следовать за городом, изменить быт деревни, цивилизовать ее. Но сильными еще оставались и другие настроения — нежелание крестьян что-либо менять в жизни, в частности, стремиться к улучшению своего быта. Упрямство одних, отрицание ими достоинств цивилизации вызывало раздражение других, их стремление насильно изменить жизнь деревни. Учитывая все же, что культурный уровень той и другой стороны оставлял желать лучшего, становится понятным, в какие формы могло выливаться это противостояние. В тех конкретно-временных условиях вполне объяснимым выступает стремление как можно быстрее цивилизовать деревню, которое трансформировалось в фактор, оказавшим общественную поддержку государственному курсу на коллективизацию. Подобные настроения, конечно же, влияли на создание в обществе особого психологического настроя, обеспечившего одобрение произошедших вскоре аграрных «реформ».

Настроения в деревенской среде свидетельствуют о кризисе доверия к власти, который выпукло проявился, в частности, в том, что крестьяне избегали участия в общественной жизни, прекрасно понимая (и убедившись), что повлиять на политику властей невозможно. Крестьян было сложно созвать на собрания, но даже если это и удавалось сделать посредством угроз, то через день они уже и не помнили, о чем же шла речь накануне. Подобная пассивность крестьян была и фатально, и субъективно предопределена. Бутафорские выборы должностных лиц, формальность импульсов обратной связи между «низами» и «верхами», внимание первичных звеньев власти только к приказам и прихотям вышестоящих учреждений и к городу — все это определяло обусловленность аполитичности населения деревни. Крестьянская инертность объяснялась и неуклюжими, прямолинейными и откровенно грубыми действиями чиновников: «Когда дело коснется выборов, партийцы тут и скажут, вот того надо выбрать. Хорош он народу — ни хорош, насильно навяжут, кого ни следует… И этим отбили народ от собраний, когда надо собрать, собирают 3 или 4 дня и все-таки не соберут и 20 % всего населения»[1115].

Оценка таких важных моментов, как продналоговая политика или союз с рабочим классом, в итоге приводила к перемене крестьянского восприятия жизни и окружающего мира. Если раньше основная цель деятельности крестьянина виделась ему в развитии собственного хозяйства и повышении благополучия за счет упорного, изнуряющего труда всей семьи, то теперь для многих селян становится очевидным, что традиционный крестьянский труд не просто не в почете, но он и не может принести благосостояния. Некоторые по бедности и безработице занимались самогоноварением с доходной целью, а кто-то всеми средствами, правдами и неправдами пытался «цивилизоваться», то есть или податься в город, или заполучить какое-нибудь место служащего. Основная же масса крестьян теряя заинтересованность в развитии своего хозяйства, теряла и стимулы к труду.

«Разгул» в последние годы новой экономической политики инициативы по выжиманию налогов из деревни приводили к подрыву даже ближайших прозаических целей сельскохозяйственной деятельности. Отдача от крестьянского труда не приравнивалась затраченному поту по причине хронических изъятий средств из хозяйства, с одной стороны, а с другой — гарантии обеспечения со стороны властей существования слоя социальных иждивенцев, лишали многих в деревне всякого желания трудиться. Крестьяне в этих условиях усиленно искали иной «modus vivendi». Идеи о том, что необходимо «сделать крестьян как рабочих»[1116], получили в сельской местности большую поддержку. Они была созвучны и давнишней крестьянской традиции: земля — божья, она не может быть чьей-то частной собственностью, она — собственность тех, кто на ней работает. Поэтому тотальное огосударствление земли не только не вызывало протеста, а, наоборот, приветствовалось. В этом виделось приближение социализма. Хотя само это понятие в крестьянской среде трактовалось весьма своеобразно[1117].

В зажиточной среде бытовало убеждение, что социализм «противен деревне», это основа для роста дармоедов и, что «прежде чем начинать строительство, надо широко обсудить, нужен ли нам социализм». Другие, напротив, считали, что «крестьянам станет хорошо при социализме», ибо социализм — «это когда люди не будут иметь ничего собственного, когда будут жить такой жизнью как муравьи, то есть общей, дружной»[1118].

И надо признать, что практика конца 1920-х годов в деревне подталкивала крестьян к принятию именно последней точки зрения. Хозяйственные реалии деревни подогревали в крестьянской среде на бытовом уровне такие настроения, которые являлись психологическими предпосылками отказа от нэпа. Многие крестьяне «созрели» для качественного изменения своей жизни. «Чем так жить, лучше устроить социализм. Я бы пожертвовал свое состояние с условием, чтобы быть обеспеченному жалованием и правами среднего служащего». И с каждым годом эти ощущения крепли. Крестьяне заговорили в точности как в 1920 году — во время тотальной конфискационной продразверстки: «Так возьмите всю землю в казну и платите как рабочему. А крестьянин будет обрабатывать. И вы берите себе хлеб, и мы будем покупать. И все равны будем как рабочий, так и крестьянин. Тогда не будет никому обидно»[1119].

Если сравнивать с предшествующим периодом военного коммунизма, когда крестьяне были доведены почти до полного разорения, то нэп, действительно — особенно в первые годы — дал возможность снять социальную напряженность в деревне, позволил воспрянуть крестьянству духом, начать развивать свое хозяйство по пути повышения товарности и выхода из полунатурального состояния. Однако эволюция нэпа в конфискационную политику протекала очень динамично. Конкретные действия властей почти сразу стали вызывать недовольство всех слоев деревни. Для большей части крестьян причиной тому явилось усиленное налогообложение, формы и методы его проведения. Беднейшее же население, освобожденное от налогов, но воспринимавшее новый курс, как предательство прежних идеалов, переориентацию власти на союз с зажиточными, постоянно оставалось недовольным своим положением[1120].

На протяжении этих лет происходит психологическая переориентация крестьянина. Внутренне он уже был готов изменить существующий порядок, но, настроенный на конформизм, он искал этих изменений в рамках сложившихся политических структур.

Глава XV

В поисках выхода из нэпа

В 1927 году уже определенно выяснилось изживание системы нэпа по всем позициям. Усилились симптомы кризиса в промышленности, стал хроническим кризис в отношениях с крестьянством, разгорался политический кризис в виде внутрипартийной борьбы. Разделаться с левыми сталинскому руководству было намного проще, нежели с катастрофически слабеющей экономикой.

Объективное состояние нэповской экономики получило отражение в специальных работах наркомфина Н. П. Брюханова, брошюре и статье в «Известиях», появившихся летом 1927 года и посвященных бюджету, финансам и хозяйству в СССР в 1926–1927 годах. Основные выводы этих работ заключались в смертном приговоре системы, возникшей в 1921 году, просчитанном на бухгалтерских костяшках.

Советский государственный бюджет каждый год рос огромными темпами, в 1924 году — на 29,8 %, в 1925-м — на 39,5 %, в 1926-м — на 29,1 %, и главным образом — за счет фантастического роста косвенного обложения. Это была нэповская схема централизованной эксплуатации народного хозяйства, осуществлявшаяся за счет налогов и установления государственного контроля над торговлей, тем не менее, эти показатели не могли удовлетворить потребностей развития, которые определились к 1927 году.

Всегда суровый и прямолинейный, Брюханов на основании выкладок, предоставленных его мощным аппаратом, делал вывод по поводу перспектив финансирования индустриализации: косвенное обложение дало значительный недобор, так как власть явно переоценила уровень благосостояния населения, поэтому основой бюджета пришлось сделать налоги прямые и, следовательно, налоговый пресс был нажат до отказа. Никакое дальнейшее повышение налогов, ни прямых, ни косвенных — неосуществимо, достигнут предел. Однако, главная задача — полноценное финансирование промышленности в рамках известной программы индустриализации далеко не достигнута.

Широковещательная индустриализация скрывала другую, более серьезную проблему — восстановление основного промышленного капитала, находящегося в состоянии крайней изношенности. Анализ сведений о несчастных случаях на производстве и железных дорогах свидетельствовал, что если в ближайшее время советской промышленностью не будут получены реальные средства для подновления и восстановления изношенных частей оборудования, ее ожидает катастрофа, которая уже вполне обрисовалась в течение 1926–1927 годов и которая на протяжении ближайших полутора — двух лет должна была приобрести бурные формы.