Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

– Да, синьор Карузо.

– Хорошо. – Откуда ни возьмись появилась шоколадка, которую великий человек вручил Сальваторе. – Это тебе одному, Сальваторе, и помни, что ты пообещал мне быть добрым к брату. – Он протянул руку, и Сальваторе пришлось ее пожать. – Ecco. Слово дано. – Карузо серьезно оглядел собравшихся, как будто подписал юридический документ.

А Сальваторе посмотрел на малыша Анджело, глаза у которого стали как блюдца, и на свою семью, после чего молча проклял судьбу. Что теперь делать?

Новости разошлись быстро. Не успел закончиться день, а вся Маленькая Италия уже знала, что Карузо побывали на семейном обеде у великого тенора. Правда, Джованни Карузо был мудр. В ответ на вопрос о родстве с великим Карузо он только рассмеялся: «На свете много Карузо! Мы клан, а не семья!» И вскоре люди уже говорили: «Джованни Карузо не признает их родства, но сам Карузо относится к нему как к брату. Нет дыма без огня!» Таким образом, он, наполовину отрицая это родство, заставил людей поверить в его существование. Даже домовладелец, однажды повстречавшись с ним на улице, с улыбкой остановил Джованни и предложил обращаться всегда, когда понадобится какая-нибудь мелкая услуга.

Сальваторе же проникся долгом быть добрым к маленькому Анджело. Для Паоло, конечно, это явилось поводом к безобидному зубоскальству. Не проходило и дня, чтобы он не допекал Анджело всякими выходками: то яблоко отберет, то ботинок спрячет, а после ликует: «Не волнуйся, Анджело, Сальваторе вернет!» Анджело приходилось с ним драться.

Сальваторе едва ли знал о финансовой панике на Уолл-стрит, которая разразилась в следующем месяце. Такие события не имели никакого отношения к беднякам из Нижнего Ист-Сайда. Потом зашел дядя Луиджи, сообщивший, что некий banchista, часто обедавший в его ресторане, потерял уйму денег – своих и чужих.

– Надеюсь, у твоего синьора Росси все хорошо, – сказал он.

– Синьор Росси слишком умен, чтобы ошибаться, – ответил Джованни Карузо.

Но весь остаток дня Сальваторе видел, что отец встревожен.

Через два дня тот отправился навестить banchista. Вернулся с пепельно-серым лицом. Он поднялся на крышу, чтобы с глазу на глаз поговорить с Кончеттой, и Сальваторе услышал, как вскрикнула мать. Вечером, когда вся семья собралась в своей крохотной квартире, Джованни раскрыл карты:

– Синьор Росси лишился всего. Потерял все деньги своих клиентов. История крайне запутанная, и многие оказались в том же положении, но наши сбережения пропали. Нам придется начинать заново.

– Это ложь! – воскликнула мать. – Деньги не могут так просто взять и исчезнуть! Он их украл!

– Нет, Кончетта, уверяю тебя. Росси потерял и бо́льшую часть своих капиталов. Он сказал, что не знает, на что будет жить.

– И ты ему веришь? Разве ты не видишь, Джованни, чем он занимается? Он выждет немного, а потом скроется со всеми деньгами! Он потешается над тобой, Джованни, у тебя за спиной!

– Кончетта, ты ничего в этом не смыслишь. Синьор Росси – человек чести.

– Чести? Ну и дураки же вы, мужчины! Любая женщина поймет, что он делает!

Сальваторе не помнил, чтобы мать так непочтительно говорила с отцом. Он не знал, чего дальше ждать. Но отец предпочел не обратить на это внимания – дела были слишком плохи, чтобы переживать из-за чего-то еще.

– Паоло и Сальваторе придется устроиться на работу, – сказал он тихо. – Пора им помогать нам, как делает Анна. Мест полно. Мария и Анджело покамест останутся в школе. Через несколько лет мы оправимся, и наступят лучшие времена.

Для Сальваторе такой поворот событий был явно к лучшему. Не нужно ходить в школу, а следовательно, и подчиняться наказу Карузо насчет учебы. На улице же у них с Паоло было столько дел, что ему не составляло труда быть ласковым с малышом Анджело, когда тот попадался на глаза. Они изыскали массу способов зарабатывать деньги, но главным источником дохода стала чистка сапог. Они отправлялись в Гринвич-Виллидж и полировали обувь итальянцев, ходивших туда на ланч. Нашли итальянскую фирму, где им разрешили входить в офис и обслуживать работников. Трудясь на пару, они поочередно наводили блеск, хотя даже Паоло пришлось признать, что у Сальваторе получалось лучше.

– Видно, у тебя что-то особенное в слюне, а мне не досталось, – посетовал он.

Для их матери потеря сбережений обернулась изменением распорядка дня. В самой светлой комнате, поближе к окну, установили швейную машину. Там они с Анной поочередно, в почасовом режиме занимались шитьем. Платили мало, но они, работая, оставались дома, присматривали за малышами и готовили на всю семью. Взорвавшись от возмущения действиями синьора Росси, Кончетта больше не заговаривала о нем, но Сальваторе знал, что радоваться ей нечему. Однажды вечером он услышал приглушенный разговор родителей на крыше. Отец говорил с нажимом, но мягко, хотя Сальваторе не смог разобрать его слов. Но материнские различил.

– Больше никаких детей, Джованни. Только не это, умоляю тебя.

Он понял, что она имела в виду.

Год заканчивался. Однажды он шел с отцом по Малберри-стрит, когда из ресторана вдруг выбежал и бросился их догонять дядя Луиджи. «Скорее!» – кликнул он. Великий Карузо пожаловал отобедать и хочет с ними потолковать.

Карузо сердечно поздоровался и расспросил о всей родне.

– Засвидетельствуйте мое почтение вашей супруге, – сказал он Джованни, и тот пообещал, что так и сделает.

Хорошо ли идут дела?

– Assolutamente[58], – заверил Джованни. – Все отлично.

– Bene[59]. Bene, – ответил Карузо. – А к брату своему ты добр? – обратился он к Сальваторе.

– Да, – поклялся тот.

– А в школе стараешься?

– Как никогда раньше, – встрял отец, не дав Сальваторе ответить.

Сальваторе перехватил удивленный взгляд дяди Луиджи, но Карузо туда не смотрел и ничего не заметил. Он извлек из кармана конверт и протянул его Джованни.

– Два билета в оперу, вам и супруге, – просиял он. – Вы же придете?

– Конечно! – Джованни не знал, какими словами благодарить.

После этой беседы они немного прошлись по улице, и вот отец повернулся к Сальваторе.

– Я не мог сказать ему о нашем горе, Тото, – неловко произнес он. – Не захотел, чтобы он знал, что ты больше не ходишь в школу.

– Я понимаю, папа, – откликнулся Сальваторе.

– Я ведь тоже Карузо. Мне не годится brutta figura.

Потерять лицо. Итальянская гордость. Сальваторе понял. Он даже осмелился сжать отцовскую руку:

– Ты был прав, папа.

Однако в день спектакля мать заявила, что ей нездоровится.

– Возьми кого-нибудь из детей, – сказала она отцу. – Анна может пойти.

Но отец, минуту подумав, ответил, что коли уж Сальваторе был с ним, когда Карузо вручил билеты, то пусть идет он.

И гордо же вышагивал Сальваторе тем вечером на подступах к оперному театру, что на Бродвее! Большое квадратное здание, занявшее целый квартал между Тридцать девятой и Сороковой улицами, напомнило ему универмаг. Но в элегантности публики, одетой в вечерние наряды, сомневаться не приходилось. Он даже заметил серебристый «роллс-ройс», затормозивший у входа.

Сальваторе никогда не бывал в этой части города. Он освоился на пристани и людных улицах Финансового округа, но ему было незачем заходить севернее Гринвич-Виллиджа. Ему случалось наблюдать элегантных дам, входивших и выходивших из домов в конце Пятой авеню, но целые толпы в вечерних платьях были в диковину.

Внутри Сальваторе ахнул. Огромный зал с грандиозной люстрой был похож на неземной дворец. Тяжелый занавес из позолоченного дамаста скрывал сцену, а на огромном полукруге авансцены он увидел имена великих композиторов. О Бетховене он слышал, о Вагнере – нет. Но там же на всеобщий обзор было выставлено имя, наполнявшее гордостью каждого итальянца: Верди. А нынче давали его «Аиду».

Вскоре он понял, что благоразумный Карузо не дал им билетов на дорогие места, где соберется публика в вечерних нарядах. Они пришли в костюмах и свежих сорочках, отец даже повязал галстук, но, пока они пробирались сквозь толпу, Сальваторе не мог не заметить странные взгляды, которые бросали на них оперные завсегдатаи. Богатые бизнесмены были довольно дружелюбны, когда он чистил им обувь. Но сейчас он вторгался на их территорию, и несколько человек посмотрели на них с отцом холодно. Какая-то женщина отпрянула, боясь испачкать платье, а ее муж буркнул: «Чертовы макаронники!»

– Им, Тото, нравится наша опера, но не мы, – печально бросил отец.

Найдя свои места, они обнаружили рядом таких же простых итальянцев, которых тоже, наверное, осчастливил Карузо. Отец пустился в разговоры, но Сальваторе все думал о том, как смотрели на них богачи. И размышлял об этом до самого поднятия занавеса.

Он мысленно усмехнулся: следить за сюжетом «Аиды» было легко – тем более итальянцу, который понимает слова. Принцесса Аида, плененная и обращенная в рабство в Египте; ее возлюбленный, герой Радамес. Любовный треугольник, достроенный дочерью египетского фараона. Но как же Верди расцветил этот простой сюжет! Какие величественные марши, какие колдовские картины! Своим голосом, пробирающим до печенок, как положено тенору, и насыщенным, как любой баритон, герой Карузо покорил публику. Что касалось самой постановки, то в этом сезоне Метрополитен-опера приготовила новую версию непревзойденной красоты. Сальваторе, отзываясь на музыку всем существом и упиваясь зрелищем, почувствовал, что здесь сосредоточилось все великолепие его родного Средиземноморья от Италии до Африки.