Анафем - Нил Стивенсон

Мы вышли за верхнюю границу орифенских садов и, миновав полосу низкорослых искривлённых деревьев, оказались на лугу, который издали казался заиндевевшим. Вблизи стало видно, что это сплошной ковёр маленьких белых цветов, как-то приспособившихся к высокогорью. Над ними кружили пёстрые насекомые, но не в таком количестве, чтобы досаждать. Видимо, их численность сдерживали птицы, которые распевали в невысоких кронах или резко вспархивали из-под ног. Мы сели на обнажившиеся корни дерева, проросшего из семени, возможно, в год после извержения вулкана. Ороло объяснил, что эти деревья, не выше меня ростом, может статься, самые древние живые организмы на Арбе.

Почти весь разговор состоял из таких экскурсоводческих сведений. Было как-то даже приятнее болтать о птицах и деревьях, о том, сколько кубических футов земли вынуто из раскопа и сколько храмовых построек расчищено, чем думать о Геометрах, конвоксе и Преемстве. Потом мы спустились и поужинали в трапезной вместе примерно с сотней живущих здесь фраа и суур. Их пе-эр, фраа Ландашер, третий из говоривших со мной в воротах, официально приветствовал меня и провозгласил тост за моё здоровье. Я выпил больше своей нормы вина, несравненно лучшего, чем получалось у Ороло из подмёрзшего винограда в Эдхаре, и заснул в отдельной келье.

Проснулся я разбитый, с больной головой, думая, что проспал всё на свете, но нет — час был ранний, ночная смена с пением весёлых маршевых песен поднималась из раскопа, неся лопаты, совки, кисточки и тетрадки. Здесь была баня — несколько кабинок, в которых с потолка хлестала горячая вода из вулканических источников. Через десять секунд ты вылетал оттуда распаренный и чистый. Я стоял под горячими струями, пока хватало дыхания, потом вышел и завернулся в стлу, чтобы новоматерия впитала влагу. Стало чуть лучше. Однако на самом деле худо мне было не столько от похмелья, сколько от шока, что я снова в матическом мире, где взгляд на время так отличается от того, к которому я успел привыкнуть в экстрамуросе. Растерянность усугублялась тем, что никто не потрудился объяснить мне здешние правила. По виду это был картазианский матик, однако меня не заставили принести клятвы, и я подозревал, что могу выйти, когда вздумаю. Здешние обитатели просто притворялись, что у них матик, когда имели дело с теми, кто может не понять. Они маскировались под инаков и вместе с тем не кривили душой, поскольку были преданы своему делу не меньше насельников Эдхара. Может быть, даже больше — ведь они не хотели соблюдать правила, мешающие работе, и подчиняться инквизиции.

Фраа Ландашер поймал меня на выходе из бани и познакомил с суурой Спрай, девушкой примерно моих лет. Вернее, вторично познакомил, потому что она первая говорила со мною вчера у ворот. Она совершенно определённо напоминала мне Алу. Ландашер объяснил, что в раскоп надо идти прямо сейчас, потом будет слишком жарко. Суура Спрай — ей предстояло быть моим экскурсоводом — собрала корзинку с провизией. Оба явно ждали, что я запрыгаю от радости. Да и что могло быть естественней? Я, конечно, поблагодарил, стараясь, чтобы голос звучал как можно искренне, хотя на самом деле мне хотелось разбудить Ороло и поговорить с ним о насущных мирских делах.

Не зная, как пойдут дела у ворот, я вчера договорился с Юлом, Корд, Самманном и Гнелем, что они подождут часок, и, если я не выйду, вернутся через три дня, а я постараюсь им передать, что делать дальше. Я чувствовал, что мои три дня пролетают, и меньше всего хотел тащиться на экскурсию с малознакомой девушкой. Так что на дорогу в раскоп, неся корзинку сууры Спрай, я вступил в самом скверном расположении духа.

Совсем в другом настроении я, добравшись до низа, сбросил сандалии и босиком прошёлся по плитам, по которым ступал Адрахонес. По ступеням храма, где Диакс потрясал граблями. По аналемме, где поколения физиологов-жрецов отмечали провенер. По мощёному десятиугольнику, где Метекоранес стоял, погружённый в раздумье, под ливнем вулканического пепла.

— Вы его нашли? — спросил я немного погодя, когда мы ели фрукты из корзины, запивая их водой.

— Кого? Метекоранеса?

— Ага.

— Нашли. Его-то мы — в смысле, наши предшественники — искали в первую очередь. Это был… — Её передёрнуло.

— Скелет?

— Слепок, — отвечала она. — Вернее, полость в форме тела. Можешь посмотреть, если захочешь. Разумеется, нельзя утверждать, что это именно он. Но всё сходится с легендой. У него даже голова наклонена, как будто он смотрит на плитки.

Площадь, где мы перекусывали, — та самая, на которой Метекоранеса засыпало пеплом и превратило в слепок, — являла собой овеществлённый теглон. Это был выложенный мрамором десятиугольник футов двести в поперечнике. В древние времена его щедро снабжали формованными глиняными плитками. Форм было семь, и разновидностей плиток, соответственно, тоже семь. Плитки совмещались бесчисленными способами: в отличие от квадратов или равносторонних треугольников, которые дают повторяющийся узор, не оставляя выбора, теглоновые фигуры можно комбинировать до бесконечности, лишь бы хватило их глиняных копий. По площади были разбросаны сотни плиток, и современные орифеняне в нескольких местах выложили из них небольшие узоры. Я присел на корточки рядом с одним, потом вопросительно взглянул на Спрай.

— Можно, — сказала она. — Это современные. Мы нашли настоящие древние формы и сделали по их образцу свои!

Я взял плитку в руки, чтобы получше рассмотреть. Это был ромб с плавно изгибающейся бороздкой, идущей от одной стороны к другой. Я отнёс его к ближайшей вершине десятиугольника и положил на мрамор: тупой угол в точности подошёл к борту.

— А, сразу за самую трудную задачу, да? — поддразнила меня суура Спрай, разумеется, имея в виду теглон.

Она подошла к противоположной вершине десятиугольника и положила плитку. Я тем временем набрал ещё плиток разных форм и, взяв одну наугад, приложил к первой. На этой — как и на всех остальных — тоже была бороздка. Я покрутил плитку, чтобы бороздки совпали и получилась непрерывная линия. В угол между первой и второй плиткой я положил третью. Теперь появилась возможность вдвинуть четвёртую, пятую и так далее. Я играл в теглон. Цель игры — начать от угла и замостить весь десятиугольник так, чтобы бороздка сплошной змейкой вилась до противоположной вершины — той, куда положила плитку суура Спрай. Поначалу было легко, но потом две цели — замостить всю площадь и сохранить целостность бороздки — вошли в противоречие. Пришлось бросить оборванную линию, вернуться и переложить часть плиток, чтобы добиться совпадения. Вроде получилось, и я смог продолжить линию. Однако вскоре у меня было уже три оборванных фрагмента в разных частях узора, и я отчаялся их соединить. На первый взгляд всё развитие происходило на внешней границе, и плитки, оставшиеся в глубине, значения уже не имели. С другой стороны, то, как уложена первая, задавало положение всех остальных плиток во всём десятиугольнике.