Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

– Во дают-то, – расхохотался Карягин Аким. – Все зараз люди уважаемые! Я вота тожа не пальцем деланый. Купцы, бывалочи, дрожали, кады имя мое слышали!

Казаки побросали топоры и сгрудились в кучу.

– И я вор!

– И я тожа!

– А я барина свово зарубил сгоряча!

– Энто што, я коней табунами крал и сбывал цыганам!

– Я обо всех зараз говорю, – повысил голос Закирка. – Пошто в казаки рванули, дурни? Надо было в Яицк топать, как загодя порешили. Отсиделись бы тама – и айда хто куда.

Сычев Матвей врезался в толпу, ухватил татарчонка за горло и зло прорычал:

– Я тя упряждал, што с паразитами спутать могу?

– Да, – прохрипел несчастный Закирка, почти лишенный возможности дышать.

– Тады получи. – Он сгреб татарчонка за ворот и штаны, как пушинку, поднял над головой и, осмотревшись, швырнул в большой куст шиповника, росший неподалеку.

– А вы што таращитесь? – грозно двинулся он на казаков. – Аль подзабыли, што хто супротив атамановой воли иль супротив казачества попрет, тово…

Его слова, а главное – действия были очень убедительны для всех, кроме Акима, которого ядовитые слова Закирки завели не на шутку:

– Плевать мне на все обещания! Я их дал, я их и беру обратно. Воевать атаман скажет – буду воевать! Но дерева валить…

В ожесточенном споре казаки раскололись на две враждебные половины. Спокойные доводы Сычева и Борисова действовали на одну половину. Ну а те, кто не хотел соглашаться с ними, заняли сторону Карягина Акима и выбравшегося из шиповника в кровь исцарапанного Закирки.

Когда ситуация зашла так далеко, что спорящие готовы были ринуться друг на друга с кулаками, обстановку разрядил спустившийся с горы Пантелей Поспелов, который кашеварил наверху:

– Ну че разорались, как резаные? Айда на гору похлебку жрать, покудова горяча ешо.

* * *

После сытного обеда казаки нехотя вернулись на вырубку – за исключением Поспелова и Закирки, который всячески демонстрировал свое нежелание трудиться. Все яростно принялись за работу. Те, кто поддерживал Борисова и Сычева, затаскивали бревна на вершину горы. Ну а те казаки, кто не мог и не хотел согласиться с ними, с ожесточением накинулись на вырубку.

Карягин валил одно дерево за другим, обливался потом, но ни на минуту не давал себе отдыха. Спустившийся с горы Сычев приволок за собой отчаянно сопротивляющегося Закирку. Матвей держал строптивого татарчонка за ухо. У подножия горы он отпустил Закирку и взялся за огромный камень. Он слегка приподнял его и опустил на место. Немного подумав, позвал татарчонка.

Тот подошел неохотно. У него был насупленный, готовый к сопротивлению вид. Но Матвей указал на тяжелый камень, вросший в землю:

– Ну-ка, силач, подсоби.

Закирка старался изо всех сил. Лицо его покраснело от напряжения. Но камень, как назло, так и оставался в своем гнезде, словно его никто и не тревожил.

– Што ж ты, карманщик? – потрепал его за плечо Сычев. – Видать, кошели в карманах ротозеев легше, нежели энто чудо природы?

Татарчонок обиженно хмыкнул и отошел. Он откровенно боялся Матвея и старался держаться от него подальше.

Сычев нагнулся и обхватил камень. Казаки прекратили работу и уставились на него с нескрываемым интересом. Всем хотелось знать, справится ли Матвей с огромным валуном.

Сычев рванул камень из земли и легко перенес его на нужное место.

– Ух ты, силище! – восхитились все.

– А щас, каторжане, я покажу вам, как надо бы работать.

Он схватил за толстый конец самое большое бревно и поволок его на гору. От невероятного напряжения жилы на руках, шее и лице казака вздулись и стали похожи на толстые веревки. По лицу струился пот, а глаза налились кровью. Матвей переоценил свои силы, однако не сдавался. Сычев упорно тянул на гору бревно и перевел дух лишь тогда, когда бревно нашло свое место на площадке. Он тяжело присел на ствол, пытаясь привести в порядок дыхание.

Позабыв о распре, казаки дружно навалились на героя дня и под громкое ура стали качать его. Сила всегда ценилась каторжанами. Настояв на том, чтобы силач отдыхал до вечера, казаки весело сбежали вниз, и работа закипела с удвоенной энергией. К закату солнца свыше трех десятков бревен были перенесены на гору, а довольные проделанной работой казаки расположились на ужин.

Поспелов снял с костра казан с дымящейся похлебкой и поставил его в круг. Но не успели едоки взяться за ложки, как дозорный закричал:

– Идут. Иду-у-ут!

Шел Арапов, сопровождаемый есаулом и загруженными инструментами казаками. Атаман посмотрел на бревна, на притихших казаков и невесело улыбнулся:

– Любо, браты! Очам отрадно сее зрить.

Гул одобрения пронесся над вершиной горы, и ложки казаков потянулись к казану за вкусно пахнущей похлебкой. Казаки ели дружно и весело. Если бы кто-нибудь сказал вдруг, что днем они едва не сошлись стенка на стенку, ни атаман, ни есаул не поверили бы в эту чушь, назвав говорившего лгуном и пустобрехом.

Но Закирка вовсе не собирался умалчивать о минувшей ссоре. Облизав ложку и затолкав ее за голенище, он с независимым видом подошел к Арапову, не спрашивая позволения, присел рядом и, придав голосу наглости, сказал:

– Слышь, атаман, допустим, многие из нас не хотят работать? Как ты считаешь, справедливо будет нас на то понуждать?

Арапов недобро посмотрел на татарчонка. Тон, которым Закирка задал вопрос, не понравился атаману. Он протянул руку и взял татарчонка за плечо:

– А ты што, желашь обузой восседать на шеях наших?

Закирка вырвался, отвернулся, буркнул:

– Я не один. Я как все.

– Ты не ответил на мой вопрос.

Татарчонок молчал. Тогда Арапов обернулся к Кочегурову:

– Мож, ево в рамку врезать, как икону? Што на то скажешь, Петро?

– Вот энтово ты не смей говорить! – неожиданно вступился за Закирку Карягин.

– Отчево же не сметь? – нахмурился атаман. – Свои слова обмысливать надо. Вот я обмыслил, а он – нет.

– Закирка вор, и я вор, – продолжил Карягин. – А энто означат…

– Петро, – Арапов повернулся к Кочегурову, – всыпь обоим по двадцать пять горячих за неуважение к атаману! Будут брыкаться – пристрели.

– Што-о-о? – Карягин вскочил на ноги и осмотрел казаков. Не встретив поддержки, он схватился за саблю. – Ха, атаман, слабо со мною силушкой обмериться?

– Отчево ж слабо, – Арапов выхватил саблю, – я завсегда. Как биться будем?

– Насмерть, – сверкнул зло глазами Карягин. – Лучше я изрублю тя в куски, нежели дозволю выпороть себя эвон сявку камерную.

– Упряждаю напоследок, – усмехнулся атаман, – убери саблю, или твоя выходка будет стоить те головы!

Выслушав грозное предупреждение, Карягин