Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

– Вы неверно информированы, – любезно сказала Эмма Генриховна. – Он бригадир ремонтников в фирме «Ариэль». И средства, которые были отпущены на закупку стройматериалов и на заработную плату, – она обвела рукой с микрофоном зал, белые столы, белые тарелки, белые занавеси на потемневших окнах, – он потратил на все это. Но не важно, – продолжала она торопливо. – Сергей, ты просто не понимаешь… Я перед всеми этими достойными людьми… в присутствии свидетелей…

– Слушай, слушай, – сказал я Рогнеде, исправно исполняя роль греческого хора.

– Официально объявляю тебя своим сыном, – сказала Левицкая.

В одной руке она держала микрофон, а пальцем другой руки оттягивала свое алмазное колье, пока оно не разорвалось и не скользнуло на пол, точно струйка сверкающей воды. Она даже не глянула – железная женщина!

– Каким еще сыном? – Совершенно белый Сметанкин придвинулся к моему папе, точно ища у него защиты, и папа положил свою старческую руку со вздутыми венами на его сильную лапу.

– Тебе надо, чтобы я раздевалась перед всеми этими людьми? – спросила Левицкая. – Хорошо. Так вот, я родила тебя не от мужа. От другого человека. Чтобы скрыть беременность, я поехала в Красноярск. На курсы повышения квалификации. Если вам все это интересно, конечно, – добавила она, обводя взглядом толпу притихших родственников, – хотя вам, конечно, интересно. Не сомневаюсь. Так вот, Сережа, там я оставила тебя в роддоме, но какое-то время…

Я смотрел на нее и вдруг понял, почему она так спешит.

– Нет, – Сметанкин смотрел на нее с ужасом, словно увидел чудовище, – ты… ужасная старуха! Я тебя не знаю! Не знаю, откуда ты взялась.

Левицкую знал весь город, но Сметанкин ведь только недавно приехал.

– Моя мама умерла! – кричал Сметанкин, обернувшись почему-то к моему папе. – Она и папа разбились на машине. Он купил машину и еще плохо водил, и они… неправда, у меня была хорошая мама. Она бы меня не бросила, маленького, если бы не умерла. Пошла вон, ведьма!

Он говорил точно испуганный маленький мальчик и все жался к моему отцу, который успокаивающе гладил его по плечу и приговаривал:

– Сереженька. Ну, Сереженька! Ну, успокойся. Мы все здесь. Мы все тебя любим.

– Тогда извините, – сказала Левицкая, – раз так, что ж…

Она спокойно встала, вернула микрофон распорядителю и пошла к выходу. Колье осталось лежать на полу лужицей воды. Один из квадратных молодых людей нагнулся, подобрал его и сунул в карман.

– С иском я все улажу тем не менее, – сказала она у двери.

– На ее месте, – сказала Рогнеда задумчиво (она взяла еще один мандарин и теперь сосредоточенно очищала его), – я бы поговорила с ним наедине. На что она рассчитывала?

– Она торопится. Вот почему.

– Что?

– Она очень больна, Рогнеда. В такой ситуации человек мало обращает внимания на приличия. Ей, собственно, уже на все наплевать. Кроме него. А что, он действительно не глава фирмы? Прораб?

– Да, – сказала Рогнеда, опустив глаза.

Мандарин распадался на дольки. Каждая была точно мочка девичьего уха. Полупрозрачная, розовато-оранжевая, с нежнейшим перламутровым отливом.

– Ты знала?

– Да.

– И не сказала?

– Зачем? – Она пожала плечами. Тихая, спокойная, аккуратная. На ногте мизинца осталась черная лунка, она не до конца свела лак. Что она еще знала, о чем мне не сказала? О чем умолчала?

Я огляделся. Тимофеевы и Доброхотовы растерянно откладывали вилки и отодвигали стулья. Они не совсем понимали, что происходит.

Несколько Скульских вышли в холл и стояли там плотной кучкой.

Иван Доржович Цыдыпов, по буддийски спокойный, остался сидеть, где сидел, и резал ножом ломтик осетрины. Ему-то что, он-то с самого начала не был сметанкинским родственником!

– Рогнеда, – сказал я быстро, – послушай. Я хотел на тебе жениться, даже когда думал, что ты авантюристка, пособница бандита и отравишь меня ради квартиры. Я готов был умереть, Рогнеда. Я понимаю, это звучит смешно, но я чувствую, я почему-то чувствую, что времени все меньше и скоро его не останется совсем. Ктулху встает из вод, Рогнеда, черт, да не в этом дело, ты только посмотри на них, вот-вот все закончится, все близится к концу, но давай проживем эти последние времена, как подобает людям. Выходи за меня замуж!

– Кому ты это предлагаешь? – спросила Рогнеда, по-прежнему глядя на свои руки, ломающие на дольки мандарин.

– Тебе!

– А кто – я?

Я запнулся. Разбитная провинциалка? Готка? Веганка? Тихая девочка с оранжевым мандариновым шариком? Сколько ей на самом деле лет? Как ее на самом деле зовут? Как она на самом деле держится? Как разговаривает? Как выглядит, когда ее никто не видит?

Я не знал.

Кого я полюбил? Которую ее?

Где она?

Я молчал.

– А за Ктулху не беспокойся, – сказала Рогнеда и подмигнула мне, – с Ктулху я разберусь.

Здесь я ей поверил.

Я тоже отодвинул стул и вышел из-за стола. Те родственники, что приехали вместе или успели перезнакомиться здесь, тихо переговаривались, бросая недоуменные взгляды в сторону Сметанкина. Некоторые держали в руках номерки.

Сметанкин растерянно бродил между родственниками, подходил, заглядывал в глаза. Родственники отворачивались.

Какой-то подвыпивший Доброхотов отчетливо сказал:

– Ничего, старик, все утрясется.

Свет огромной ресторанной люстры резал глаза.

Папа растерянно сидел во главе стола. Рядом с ним было пустое место. Я подошел, сел рядом и похлопал его по плечу. Папа растерянно сказал:

– Сенечка, что происходит?

– Ничего, папа, – сказал я, – все в порядке. Более или менее.

– Что с Сережей?

– Ничего. Все утрясется.

– Так что, это не наши родственники?

– Наши, папа. Честное слово. У них по три соска. У многих, во всяком случае.

– Откуда ты знаешь? – Папа был шокирован.

– Знаю.

– А Сережа?

– Нет. Если его мать и вправду Левицкая, он не наш родственник.

Собственно, неродственников здесь тоже хватало. Муж бедной Риточки, например. Или Иван Доржович Цыдыпов.

– Но я так не хочу, – капризно сказал папа.

– Папа, какая разница? Если хочешь с ним дружить семьями, почему нет? Левицкая не такая уж плохая компания.

– Я всегда хотел такого сына, как Сережа, – тихо сказал папа.

Такого сына, как я, папа не хотел иметь. Но вот я ему достался.

Я не стал говорить ему, что Сережа Сметанкин, такой, каким папа его любил, обман. Фантом. Как моя Рогнеда.

Микрофон лежал на столе, черный на белой скатерти. Я взял его, подвинул выключатель и подул. Раздался отчетливый шорох.

Я откашлялся и сказал:

– Дорогие родственники!

Тимофеевы и Доброхотовы прекратили переговариваться и обернулись ко мне, а Цыдыпов поспешно проглотил кусок осетрины.

– Дорогие Тимофеевы и Доброхотовы. Уважаемые Скульские. Мир устроен гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. В нем все взаимосвязано и взаимозависимо. То, что мы собрались здесь, не случайно. Мы ведь и в самом деле родня. У некоторых из вас, – я опять откашлялся, – по три соска. Некоторые испытывают трудности с приемом пищи на людях. Кстати, пускай конфиденциально потом обратятся ко мне, я помогу им справиться с этой маленькой проблемой.

Тимофеевы, Доброхотовы, Скульские и остальные начали переглядываться и перешептываться. Цыдыпов при каждом моем слове одобрительно кивал – возможно, впрочем, он просто заглатывал очередной кусок осетрины.

– Да, вас