Миланский вокзал - Якопо Де Микелис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я же даже не знаю твоего настоящего имени.
Старик скривил губы в горькой улыбке.
– У меня больше нет имени; человек, которым я был, умер навсегда. Теперь я – Генерал, и только так.
Свечение в конце туннеля возвестило о том, что дом уже близко. Как только они вышли в большую освещенную пещеру, где находился поселок, Меццанотте собрался спуститься по крутому склону, но Генерал удержал его.
– Подожди, я хочу тебе кое-что показать, – сказал он, взглянув на часы, которые показывали 21:56. – Это вопрос нескольких минут.
Не в силах угадать, что старик задумал на этот раз, Рикардо стоял и ждал.
Ровно в десять часов вечера прожекторы, закрепленные на скальных стенах, внезапно выключились, погрузив пещеру во тьму. Темнота, однако, не была кромешной. Поселок у их ног был наполнен светом благодаря сотням маленьких огоньков, разбросанных среди лачуг.
– Но… что это?
– Это ночь в подземелье. Мы выключаем свет в десять вечера и включаем его снова в шесть утра следующего дня. Здорово, правда?
Рикардо не мог не согласиться: это было, несомненно, впечатляющее зрелище.
– Очень. Один вопрос, если, конечно, я не слишком любопытен: откуда вы получаете электричество?
– Мы незаконно подключились к системе вокзала. Они потребляют так много энергии, что никогда не заметят этого. Сделать шунт – не шутка, но один из наших людей был очень хорошим электриком, пока не начал колоться и его жизнь не пошла под откос. Ты даже не представляешь, сколько никому не нужных профессионалов среди лишенцев на станции. – Он покачал головой. – Среди человеческого мусора…
По прибытии они обнаружили небольшую ликующую толпу, приветствовавшую их. Весть об исходе битвы уже распространилась по поселку, так как Генерал немедленно приказал доставить туда убитых и раненых с просьбой прислать необходимых людей и материалы, чтобы заблокировать проход.
Старик и его группа были немедленно окружены людьми, переполненными благодарностью. Даже Меццанотте был встречен поцелуями, объятиями и рукопожатиями. Недоверие, с которым к нему относились вначале, рассеялось, словно теперь они начали считать его своим.
Днем Рикардо не обратил на это внимания, но теперь стало ясно, почему сверху поселок светился так ярко. Во всех домах было множество ламп самых разнообразных форм, прикрепленных к стенам, подвешенных к краям крыши, расставленных вокруг порога. Здесь были лампы с абажурами, прожекторы, фонари, неоновые трубки, люстры, торшеры, а также множество рождественских гирлянд. Дети Тени жаждали света, и их нетрудно было понять: жизнь под землей, вечно окутанная тьмой…
Тем не менее при всем этом атмосфера в поселке была жизнерадостной. Для Меццанотте она была еще приятнее оттого, что окружающая темнота скрывала свод пещеры, который в свете прожекторов несколько угнетающе нависал над головой; теперь же создавалась иллюзия необъятности ночного неба над головой.
Импровизированные торжества по случаю победы были прерваны появлением женщины в белом одеянии, которая сообщила Генералу, что его ждут в святилище – с ним срочно хотела поговорить Маман. Старик жестом пригласил Меццанотте присоединиться к ним.
«Что же будет дальше?» – со вздохом спросил себя Рикардо, следуя за Генералом в направлении большой палатки. Старик признал, что с имеющимися у них в настоящее время ресурсами будет трудно обнаружить Призрака. Потребуется нечто большее, и он надеялся, что жрица, посоветовавшись с богами воду, даст ему такую возможность. Рикардо не знал, что имел в виду старик, но, что бы это ни было, он очень надеялся, что именно это и было причиной вызова. В самом деле, шли часы, а Лаура находилась во власти безумца, у которого в любой момент могло возникнуть желание зарезать ее, чтобы угодить одному из этих чертовых божеств.
* * *
Я поняла, что что-то не так, как только Призрак ворвался в комнату, захлопнув за собой дверь и не закрыв ее. Неудержимая первобытная ярость исказила его черты, а глаза горели дикой экзальтацией. Я чувствовала, как эта ярость давит на стенки стеклянного колокола, заставляя их скрипеть. Если неуверенность, которую я ощущала в поведении моего тюремщика, означала, что он пытался бороться с ней, но теперь эта битва была точно проиграна.
Я свернулась калачиком у стены в таком сильном ужасе, что у меня перехватило дыхание, и я задыхалась, как рыба на берегу.
Призрак выдернул пробку из фаянсовой банки, стоявшей на столе, и погрузил в нее руки. Увидев, как он развернулся и набросился на меня, я закричала, уверенная, что он хочет меня ударить. Вместо этого Призрак просто испачкал меня желтоватым веществом, которое было у него на руках, размазывая его по лицу и телу, пока я билась в истерике. Затем вернулся к столу и взял небольшую стеклянную бутылку. Поняв, что та пуста, он со злобным ревом отшвырнул ее в сторону.
На несколько секунд Призрак застыл со склоненной головой и сжатыми кулаками, сотрясаемый спазмами. Затем стянул с головы свое одеяние, оставшись в одних рваных бриджах. Его костлявое тело было испещрено шрамами. Они избороздили его руки, грудь, спину, живот, покрывая их почти полностью. Я гадала, от чего они могли появиться, не ведая, что скоро узнаю это…
В то время как Призрак также мазал себя этой желтой мазью, на его лице было мрачное и пустое выражение, как будто он впал в какой-то транс. Затем достал из-под стола емкость, в которую накапал крови крыс, и поставил ее на пол посреди комнаты. Только тогда я заметила, что это была пустая тыква, из которой торчало около десяти старых ножей. И она, и ножи были покрыты толстым слоем красноватого вещества, которое, вероятно, было засохшей кровью.
Призрак нажал на клавишу дряхлого кассетного плеера, и по комнате разнеслась мрачная, гулкая барабанная музыка. Он увеличил громкость до такого уровня, что звуки превратились в искаженный грохот, и начал танцевать вокруг тыквы, если это беспорядочное мельтешение можно было назвать танцем. Он кружился по кругу, бил себя в грудь кулаками, совершал прыжки, бросался на землю, извиваясь как сумасшедший во все возрастающем ритме барабанов.
Так продолжалось в течение долгого времени, без малейших признаков усталости с его стороны. Затем, под моим изумленным взглядом, Призрак снова и снова бился головой о стену, очевидно не чувствуя боли, пока не оставил на бетоне красное пятно.
Когда он вернулся к столу, на его лице, залитом кровью, капающей со лба, было написано выражение безудержного и свирепого ликования. Он
