Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

Вариант первый (мрачно, с сожалением): 'Девочка сказала, что ты ей физически неприятен! Прости, друг!'. Мы целовались с Эликом, и я уходил к Лоре пораньше.

Вариант второй (радостно, скороговоркой): 'Раздевайся на кухне и неожиданно войди минут через пять!'.

Чего ради дружбы не сделаешь! Поступал как сказано, и бесстрашно входил: Не надо нездоровых эмоций, ничего сверхъестественного не происходило, вы все видели это миллион раз в соответствующих фильмах. Клянусь, что было всё так, как там, без существенных отклонений!

Иногда 'девочка' не устраивала меня, тогда я тут же, после первой рюмки, отзывал Элика и говорил: 'Элик, я столько не выпью и не сумею помочь тебе! Прости друг!'. Мы целовались с Эликом, и я опять же уходил к Лоре пораньше.

Но были и нестандартные случаи. Как-то раз я уже готовился сообщить Элику, что столько не выпью, но он сделал ужасные глаза и сказал: 'Это невозможно! Она помогла мне купить мебель, и я обещал ей групповуху! Кровь из носа, но надо!'

Тогда я зашёл на кухню снова, выпил стакан водки и снял с себя тельняшку. Элик выпил и тоже разделся по пояс. А надо сказать, что Элик - толстячок, такой жирненький, гладенький, красивый толстячок. Сама же 'девочка' - еврейка, лет пятидесяти, упитанная и выглядевшая чуть старше своего возраста. Она сообщила Элику, что ни разу в жизни не изменяла своему мужу, судя по последующему, тоже жирненькому толстячку. И вдруг решилась изменить, причём сразу с двумя - анекдот!

Вот сидим мы с Эликом раздетые по пояс, пьём водку, базарим о чём-то, а 'девочка' глаз не сводит с меня, так и шарит взглядом по моему телу. 'Радуется, дура, какое счастье ей привалило', - думаю я, - 'такого качка поиметь за какую-то мебель!'.

И вдруг 'девочка' спрашивает меня:

- Извините, пожалуйста, вы не обижайтесь, конечно, но я хотела вас спросить, - вы что, больны чем-нибудь, а то у вас всё тело в буграх!

У Элика глаза на лоб вылезли:

- Дура, это же мышцы!

- А почему у моего мужа, или у тебя нет такого, наверное, молодой человек болен чем-нибудь?

Как Элик ни крутил пальцем у виска, как он ни призывал 'девочку' вспомнить американские фильмы про суперменов, она была непреклонна.

- Я верю своим глазам, а не американским фильмам, которые я, к тому же, не смотрю. Ты привёл мне больного молодого человека! - твердила упрямая пожилая 'еврейская девочка' - 'аидиш киндер'.

Я быстренько, пока 'аидиш киндер' не одумалась, оделся и, поцеловав Элика, сказал: 'Прости, друг, на этот раз я девочке, кажется, физически неприятен!'.

Элик плакал и матюгался одновременно - весь труд, и труд тяжёлый падал теперь на него одного. Что ж, свою мебель самому и надо отрабатывать!

Сегодня ночью я был особенно нежен и предупредителен с Лорой:

А в другой раз произошёл курьёз совсем иного рода. Как-то один знакомый, уезжая в длительную загранкомандировку, уступил Элику свою квартиру в центре Москвы. И Элик нашёл девочку на всю ночь, о чём строжайше предупредил меня по телефону: 'Явка обязательна!'

Что ж, обязательна - так обязательна, встретились вечером. Я оказался физически приятен 'девочке', и она мне тоже. Упитанная, плотная спортсменка, лет тридцати, уже на тренерской работе. Сказала мужу, тоже спортсмену, что едет на день в командировку по спортивным делам в Калугу. Там вскоре должны проводиться соревнования, и надо было уладить формальности.

Мы улаживали эти формальности целую ночь, и о буграх на теле не было вопросов. Но главная суть не в этом, а в том, что Элик устроил для нас званый вечер со всякими деликатесами, в том числе и со щучьей икрой. Я никогда раньше не ел жареную щучью икру, и она мне очень понравилась, особенно под водку. Я съел её почти столько же, сколько и знаменитый дьячок из Уклейки. Ему говорили: 'Батюшка, это не каша!', а он отвечал: 'Сам вижу, сын мой, что не каша!'. 'Батюшка, это целковый стоит!'. А он - 'Стоит, сын мой, стоит!' - пока не съел всю икру.

Я, конечно, всю икру не съел, но уж лучше бы доел её до конца.

Назавтра Элик пригласил к себе в эту же квартиру на ночь меня с Тамарой. Я предупредил его, что Тамара страшно ревнива, и чтобы он вдруг не проговорился. Элик с пренебрежением выслушал меня и отрезал:

- Ты знаешь, кого ты предупреждаешь? У меня первая форма секретности, я государственными тайнами владею! А ты про бабу, про ревность!

Что ж, пришли мы вечером в гости к Элику. Я, якобы, только утром с поезда, весь вокруг Тамары увиваюсь, здороваюсь с Эликом, целую его, давно, дескать, не виделись. Всё путём!

Усадил он нас за стол, и надо же было ему опять предложить мне эту щучью икру. А мне она вчера так приелась, что я и отвечаю: 'знаешь, мол, я с детства не люблю щучью икру'.

- А как вчера, то полкило слопал, - заворчал Элик и осёкся. Так и остался стоять этот 'сверхсекретный агент' с открытым ртом.

Тамара перехватила мой красноречивый взгляд Элику и медленно встала со стула. Я так же медленно встал со своего стула. Она быстро схватила столовый нож со стола и - ко мне. Я - от неё. Так мы и бегали вокруг стола (а он был большим и круглым) минут пять, пока Тамара не утомилась. Она положила нож, присела, улыбнулась змеиной улыбкой, и сквозь зубы сказала: 'Тебе это так не пройдёт!'.

Мы с Эликом горячо убеждали её, что это всего лишь шутка, что я никак не мог быть вчера здесь и так далее. Тогда Тамара попросила меня показать ей билет на поезд, на котором я прибыл. Билета, разумеется, не было. Номер поезда и время его прибытия я тоже точно назвать не смог.

И Тамара отомстила мне. Через много лет она призналась, что совратила Моню. Причём сразу же после вечера у Элика. Позвонила Моне в ИМАШ, как бы по делу, встретились и пошли к друзьям.

Но это случилось всего раз. Моня признал факт измены дружбе, но один только раз. Сколько она не соблазняла его на повторную встречу, Моня не поддавался.

Вот как вредна для любви щучья икра! Не было бы этой щучьей (так и хочется сказать 'сучьей'!) икры, и не было бы измены мне сразу двух друзей - Тамары и Мони!

Это вы можете!

Одно время, что-то в середине 80-х годов, я стал необычайно популярен. У меня брали автографы прямо на улице, про меня снимали киножурналы, один из которых - 'Человек с телеэкрана', был первым журналом с таким названием. Меня узнавали в очередях и пропускали вперёд; узнавали в милиции и отпускали назад. Меня узнавали даже в общественных туалетах и за углом - с бутылкой. Прекрасные незнакомки сами стремились ко мне и, либо ломились ко мне домой, либо тянули к себе.

Множество курьёзных случаев было связано с этой 'сверхпопулярностью', но самый необычный, произошёл в Германии уже в конце 90-х годов на презентации одной энергетической фирмы. Незадолго до этого у меня вышла в Германии научно-художественная книжка 'В поисках энергетической капсулы', где был помещён мой портрет, да и телевидение ГДР раньше часто транслировало телепередачи с моим участием. Одним словом, я стал узнаваем и в Германии, что обнаружилось во время презентации.

Глава фирмы г-н Герхард Упхаус, удивлённый такой моей популярностью в Германии (кстати, сам он нашёл и 'призвал' меня к делам своей фирмы, именно благодаря этой книге), водил меня с моим другом Сашей по праздничной 'тусовке'. Мы чокались и выпивали с гостями, где, кстати, г-н Упхаус и убедился в этой моей популярности.

Но вот он подвёл нас к импровизированной сцене, где выступали африканские артисты, и с уверенной улыбкой сказал: 'Вот эти господа, г-н Гулиа, я уверен, вас знать уж никак не могут!'. Это был негритянский народный ансамбль из какого-то африканского племени. Женщины в набедренных повязках и 'топлесс', колоритный долговязый мужчина весь татуированный, разукрашенный краской, с кольцом в носу и шапкой из перьев, бил рукой в бубен, что-то пел по-своему, исполняя вместе с дамами танец своего племени.

Но каково было изумление г-на Упхауса, когда вдруг долговязый негр, перестав бить в бубен, буквально уставился на меня, и к удивлению присутствующей публики, сошёл со сцены и подошел к нам:

- Дратвуйте, Дурбей Дладимировит! - радостно проговорил он, протягивая руку, - я дак рад вас дес дстретит!

Мы обнялись; я налил стакан вина мужику с горящими глазами, в которых на фоне лица были видны только огромные белки, и мы выпили.

- Я даконтил удиверситет Патрис Лумумба в Модкве и всегда дмотрел вад по тедевидору! 'Это вы модете' - был мой дубимый педедата!

Так вот оно что - это 'свой брат', болельщик нашей передачи в бытность его студентом университета Дружбы Народов в Москве!

Телепередача 'Это вы можете!' выходила в эфир, как минимум, два раза в неделю по центральным каналам: одна - оригинальная, другая - повтор. Шла она и по многим региональным каналам. Продолжительность передачи чаще всего была 45 минут, но в отдельные периоды она длилась больше часа. Постоянная аудитория зрителей составляла около 100 миллионов человек, а после каждой передачи телецентр получал многие тысячи писем. О нашей передаче говорил в своих выступлениях даже Президент Горбачёв.