Пепел и пыль (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

А вместо этого меня развернуло лицом в бездну, где я разглядела единственную существующую истину, которой живёт каждый, кто уже обжигался на праведности и нравственности — счастливый конец бывает только в сказках, написанных пустыми мечтателями, никогда не бывавшими на войне. Потому что как бы ты не старался поступать правильно, всегда кто-то будет страдать.

Я слишком далеко зашла, слишком много на себя взяла. В какой момент мне вообще показалась логичной идея взвалить на свои плечи чьё-то спасение?

Я смотрю на Риса, не моргая. Его пальцы, прежде сжимающие ткань мешка, расслабляются. Руки опускаются вдоль тела. В ту же секунду, в которую я осознала, что совершила ошибку, Рис понял, что живым ему отсюда не выбраться.

Рис улыбается. Я вновь вижу перед собой юношу, с которым случайно столкнулась перед кабинетом Авеля. Тёмные кудри украшают лицо с заострённым подбородком. Голубые глаза, большие, широко распахнутые, смотрят на меня, внимая каждому слову и жесту.

Я трачу драгоценные секунды на то, чтобы запечатлеть лицо Риса в своей памяти.

Рису Рождественскому удалось сделать невероятное — стать моим другом, не прилагая к этому никаких усилий: просто будучи собой, будучи честным, доверяя мне.

Он… Он никогда не был злодеем или преступником. Единственной его ошибкой было лишь то, что он не видел разницу между правильным и необходимым.

Я знаю, что буду скучать по Рису.

Уже скучаю.

— А что случилось с Анной, Рис? — спрашиваю я напоследок.

— Она сгорела вместе с местом, где я планировал просить у неё руку и сердце — на старой ферме моей семьи, — спокойно отвечает Рис. — Первый раз химер я держал именно там, и именно туда Анна привела Авеля.

Я выдыхаю. Палец скользит по спусковому крючку. Звук выстрела затихает быстро, а вот удар падающего на землю тела ещё долго отражается эхом в моей голове.

Я так устала и так разбита, что не чувствую абсолютно ничего, кроме сосущей пустоты. Амулет Христофа, зажатый в ладони, как мне чудится, пульсирует. Я разжимаю пальцы и гляжу на него, но передо мной всё тот же белый кусок обработанного минерала, привнесший столько боли в этот мир, сколько не приносят войны или болезни.

Я разрезала Нити Времени, как только смогла наконец заставить себя подойти к телу Христофа. Часть меня надеялась, что я промахнулась, но дыра в груди кричала об обратном. Капли крови остались и на амулете. Я пыталась стереть их, но только размазала всё по поверхности камня. Складывалось ощущение, что амулет впитывал её в себя, приобретая лёгкий розовый оттенок. Тогда я не на шутку испугалась и потратила последние силы на то, чтобы бить по амулету рукоятью пистолета до тех пор, пока он не треснул.

Но не разломился. Прямо как его хозяин.

Сейчас я на заднем дворе штаба. Мне не попасть в бальный зал: благодаря защитной магии, навести туда портал может только кто-то из Совета; оттуда — другое дело. Всё, что мне остаётся, это опуститься на траву и ждать, неотрывно глядя туда, где, как мне кажется, и расположилось помещение, ставшее местом финальной битвы.

Битвы, в которой никто не одержал победу.

В какой-то момент мне начинает казаться, что я слышу крики о помощи. Но я знаю, что это невозможно: бальный зал изолирован, и ни в одном углу штаба никогда не будет слышна доносящаяся оттуда музыка, — а потому лишь крепче сжимаю медальон. Не знаю, почему не разбила его окончательно, на осколки. Не знаю, зачем до сих пор вообще таскаю его с собой.

Громкий хлопок заставляет вздрогнуть и вжать голову в плечи. Секунда — и всё в дыму, а по когда-то идеально ровной небесно-голубой стене штаба идёт трещина.

Теперь я на самом деле слышу крики.

Подскакиваю на ноги. Собираюсь бежать, не до конца понимая, куда именно, когда рядом с дверью, пропускающей внутрь штаба из заднего дворика, появляется широкий портал: не дверь, а целые ворота. Створки распахиваются, и первым оттуда валит дым. В нём с трудом, но я различаю стражей и приглашённых гостей. В рваных одеждах, покрытые копотью и кровью, они помогают друг другу покинуть место, где их пытались убить.

Зал был переполнен. Чтобы позволить желающим станцевать первый танец, остальным пришлось жаться к столам и стенам. И сейчас, когда я вижу, как катастрофически мало количество выживших, у меня не хватает ни эмоций, ни слов, чтобы выразить масштаб потерь.

Я продолжаю таращиться на еле живую, сломленную процессию. Мои ноги приросли к земле. Я чувствую, как каменеет каждая мышца в теле. Я вижу картину, печальнейшую из всех, которые передо мной когда-либо разворачивались, но ловлю себя на мысли, что пытаюсь найти среди всего этого лишь одно лицо.

Нину.

Я оставила её, когда потеряла сознание. Я думала, что умираю, и только и делала, что ждала облегчения, совсем позабыв о том, что отвечаю не только за свою жизнь, но и за жизнь Бена и Нины.

Бен… Я совсем не чувствую его.

И вот наконец среди дыма и лиц, мне малознакомых, появляется то, что смазано из-за мешающихся между собой видений Нины и Никиты. Нина жива. Она хромает на одну ногу, и я вдруг ощущаю отголосок боли в правом бедре.

Однако это не мешает мне бегом устремиться к Нине.

— Слава? — Нина удивлённо поднимает брови, когда замечает меня.

Выдыхает долго, облегчённо. Я оказываюсь совсем рядом, мы обнимаемся.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, перекидывая руку Нины себе через голову, чтобы ей удобнее было идти.

— Одной из химер удалось перекусить моей ногой, — отвечает Нина. — А в общем и целом, нормально. Сама? Я, клянусь Богом, видела, тебя ранили!

— Это Христоф, он… Спас меня, но не смог спасти Розу.

— А сам он где сейчас?

Нинин вопрос предельно понятен, как и ответ, который мне необходимо дать: Христоф умер, и больше он никогда и никому не сможет навредить. Но я не могу произнести это. Как не пытаюсь, ком в горле не даёт и слова сказать.

Но ведь Нина умная. Она всё понимает. А потому кивает, поджимает губы и устремляет взгляд точно перед собой.

— Значит, всё кончено? — Снова заговорить Нина решает, когда мы добираемся до одной из скамеек. — Химеры перебили всех, кто оказывал сопротивление, — тут же сообщает Нина, не давая мне ответить на её же вопрос. — В конце концов, стражи сдались и перестали сражаться, и только тогда они отступили. Я видела, как три химеры, те, что с крыльями сирен, подхватили своих братьев и сестёр и вылетели через дыру в стеклянном потолке. Сложно сказать, сколько их было… Пятеро? Шестеро?

— Значит, всё кончено, — повторяю я слова Нины, но в этот раз утвердительно.

Беру её за руку, переплетая пальцы. Она крепко сжимает мою ладонь. Свободной рукой я вытаскиваю из сапога тот самый нож с запёкшейся на лезвии кровью. Именно им я перерезала Нити Времени Христофа.

— Знаешь, — вдруг говорит Нина. — Бен рассказал мне, что видел Ваню перед тем, как мы переместились сюда. Ваня — оборотень. И он тогда спас тебе жизнь.

Я качаю головой. Врать бесполезно, но я просто не понимаю, почему Нина решила заговорить об этом именно сейчас, и почему до этого она молчала?

— По словам Бена, ты не сильно была удивлена увиденному, — продолжает Нина. — Всё потому, что ты знала, да?

— Да.

— И держала это в секрете от других?

Похоже, под конец Нина решила выпытать у меня, почему при всём своём желании работать в команде, я продолжаю огораживать себя секретами: своими и чужими. Я бы и хотела придумать что-то в оправдание, но у меня не осталось на это сил. Лишь смотрю на Нину, пытаясь во взгляд вложить всё, чего не могу произнести.

— В такой сестре и нуждается Ваня, — вдруг говорит Нина то, чего я ну никак не ожидаю. — В доброй, верной и смелой.

Я киваю. Пока слёзы окончательно не помешали мне чётко видеть, подцепляю ножом свои Нити Времени.

— Мы возвращаемся домой, — произношу тихо.

И одним быстрым движением наконец освобождаю себя.

Вокруг никого. Всё белое: стены, пол, потолок. Я не вижу углов, стыков, переходов. Это не помещение, скорее, пространство. Что это за место?