Царь Грозный - Наталья Павлищева

Однажды чуть не провалились под лед в невесть откуда взявшуюся полынью, едва не заплутали в пургу, но все же добрались…

Следствие прибыло на Соловки в самом конце зимы, страшно удивив всех старцев. Иона даже перекрестился:

– Да неужто с Филиппом что?!

– Не, чего с вашим Филиппом станется? – протянул, прижимаясь к теплому печному боку уставший от тяжелой дороги князь. – Мы о нем все разузнать приехали.

– А чего о нем разузнавать? Филипп, он весь на виду. – Келарь никак не мог взять в толк причину приезда в такую даль московских людей. Обычно если и приезжали, то либо прятаться, либо, напротив, опальных прятать.

В трапезную, где сидели нежданные гости, уже спешил Паисий, ставший игуменом после Колычева. Услышав о цели приезда, сначала нахмурился, потом задумался. Эту нерешительность сразу заметил князь Василий, подумал, что стоит воспользоваться.

У них с игуменом состоялся долгий и тяжелый разговор. Темкин, вспомнив совет Вяземского обещать нужным людям что угодно, едва не посулил Паисию митрополичий сан, но вовремя одумался и сказал о епископстве. Вышло это как-то легко и просто, мол, а вот ты, святой отец, вместо сидения на дальних Соловках в каком городе епископом хотел бы стать? Паисий весь напрягся, уставился в лицо князя, с удовольствием обгладывающего мосол, потом подумал и решил, что ответ его ни к чему не обязывает. Беседовали наедине в небольшой игуменской келье, куда и принесли сытный монастырский обед для приехавшего князя и самого Паисия.

– В Новгороде.

Неожиданно даже для себя Темкин вдруг кивнул:

– О том и думали. Хватит тебе в дальней обители сидеть, пора бы и среди людей пожить. Грехи все небось отмолил, можно и новые набирать?

Шутка вышла неудачной, но именно поэтому сами слова получились достоверными. Темкин, хитрая бестия, уходя к себе в выделенную келью, мимоходом добавил:

– Ежели Филипп с митрополии уйдет, то Пимен вместо него станет, а он Новгородский…

Но дело продвигалось туго, старцы не желали даже слышать о том, чтобы опорочить Филиппа на Соборе! И тут свою хитрость показал Феодосий Вятка. В первый же день убедившись, что такого, как Паисий, в обители больше не сыщется, а слов одного игумена будет мало, он решил сначала присмотреться к монахам, чтобы понять, кого чем зацепить можно.

Старался и Пафнутий, уже через неделю он не без помощи все того же Паисия нашел ключик к нескольким старцам. Причем троих из них попросту обманул, заявив, что Филипп сам хотел бы от митрополии отделаться, да не может, потому как клятву перед государем дал не слагать с себя этот сан. Как его снять? Только вот таким путем.

Старец Иаков долго пристально смотрел в лицо епископу, щуря подслеповатые глаза, потом вздохнул:

– Лжа то хитрая… Не может Филипп сан бросить, ежели его принял.

– Не может! – горячо согласился с ним Пафнутий. – Вот потому и хитрим, чтобы вашего Филиппа клятвопреступником не делать!

Десятерых старцев удалось правдами и неправдами убедить ехать в Москву. Один игумен сам торопился туда. Старцы вздыхали: ох, не к добру все это…

Шли месяцы… В Москве митрополит, которого государь уже попросту не допускал до себя, начал выговаривать ему противные слова прямо прилюдно.

На Сорока мучеников в марте Филипп вел службу в Успенском соборе, когда вдруг с резким стуком открылись двери, заставив всех обернуться, а пламя свечей колыхнуться. В собор вошли государь с опричниками. На всех черные кафтаны и шапки, в руках обнаженные мечи и сабли. Прихожанам стало жутковато, те, кто ближе ко входу, постарались отодвинуться.

На лице царя была написана мрачная решимость, только на что – непонятно. Весь вид государя и его кромешников не обещал ничего хорошего. Народ отступал плотнее к стенам, вокруг опричников образовалось пустое пространство. У многих мелькнула мысль, что обнаженные мечи неспроста, могут и в дело пустить. Оставалась только надежда, что не в храме же…

Глаза царя так зло сверкнули, что, казалось, попади кто под его взор – падет рассеченный пополам. Видно, очень осерчал Иван Васильевич. Только вот на что? Несколько мгновений молча стояли все, народ замер в испуге, а сами опричники, видно, попросту не знали, что делать дальше. И тут сзади у стены в голос заплакал ребенок. Государь резко обернулся, люди поразились злости, перекосившей его лицо, и яростному взгляду. Еще мгновение, и мечи кромешников обратились бы против народа в соборе! Каким-то чутьем это поняли все, окружение царя вмиг подобралось, только ожидая знака, сам Иван Васильевич медленно потянул саблю за рукоять.

И тут раздался голос митрополита:

– Державный царь! Тебе дан скипетр власти земной, чтобы ты соблюдал правду в людях и царствовал над ними по закону… Не увлекайся гневом…

Иван на каблуках резко повернулся к Филиппу, голос его был резок и неприятен:

– Что тебе, чернецу, за дело до моих царских предначертаний?! Того ли не знаешь, что мои ближние меня же извести хотят, зло на меня мыслят.

Митрополита не смутила злость государя, он спокойно возразил:

– Я чернец, в том твоя правда. Но я – пастырь Церкви Христовой на Руси. Потому и говорю тебе: от века неслыханно, чтобы государи так волновали свою державу. Прекрати такое начинание…

Иван оборвал митрополита:

– Молчи, отче святый! Молчи и благослови нас действовать по нашему изволению. – Голос Грозного даже хрипел от едва сдерживаемой ярости.

Филипп почти грустно покачал головой, он уже понимал, что каждое слово может стать для него последним в земной жизни.

– Наше молчание умножает грехи души твоей и может причинить смерть.

Иван с ужасом ждал исполнения той самой угрозы, какую услышал в тихом голосе митрополита недавно, но сдержаться уже не мог:

– Филипп! Не прекословь державе нашей или сложи с себя сан свой.

Мало кто заметил легкую усмешку митрополита: вот чего добивается царь. Не получится!

– Не просил я и мзды не платил, чтобы получить этот сан. Если же для тебя ничего не значат церковные каноны, делай как знаешь.

Они стояли друг против друга, оба рослые и сильные в своей стати. Но Иван Грозный силен злостью и жестокостью, а митрополит своей твердой уверенностью в справедливости и силой духа. Эти несколько мгновений для всей паствы и самих спорщиков длились вечность. Затем царь вдруг резко повернулся и бросился вон из собора!

Воцарилась полная тишина, даже дети, казалось, не дышали. Опричники не поторопились закрыть за собой двери, но никто даже не двинулся следом, чтобы сделать это за них.

Филипп выпрямился, и по храму разнесся его голос, продолжавший службу. Казалось, митрополит совершенно спокоен, и только дьякон заметил, как дрожат его длинные высохшие пальцы…