Адвокат. Судья. Вор (сборник) - Андрей Константинов

– Ну хорошо, – кивнул Колбасов. – Ограничивать вас мы не будем – в разумных пределах, конечно… Я через пару часиков к вам загляну, проведаю.

Опер еще раз лучезарно улыбнулся, вышел в коридор и зашагал к лестнице. Пройдя метров десять, Владимир Николаевич встал на цыпочки и, неслышно ступая, вернулся к кабинету, смежному с тем, в котором остались Барон с Серегиным. Колбасов осторожно открыл дверь, скользнул внутрь и сел на приставленный к стене стул. Из-за перегородки доносились голоса – приглушенные, но вполне различимые. Впрочем, у опера имелся и свой «усилитель». Владимир Николаевич аккуратно приставил к стенке ободком большую алюминиевую миску и привалился к ней правым ухом – способ был надежный, хоть и дедовский, говорят, им еще во времена царской полиции пользовались. Теперь голоса Обнорского и Серегина были слышны оперу так, будто он сидел между ними. Колбасов поморщился – миска неприятно холодила ухо, топили в больнице плохо, и Владимир Николаевич, ощутив озноб, плотнее запахнул куртку. Плавными движениями, стараясь, чтобы миска не ерзала по стене, опер извлек из внутреннего кармана блокнот с авторучкой и приготовился к долгой работе.

Колбасов не верил, что Барон может сказать журналисту что-то интересное, но Ващанов был, безусловно, прав, требуя тщательного личного контроля. Как гласила любимая присказка Геннадия Петровича: «Лучше перебздеть, чем недобздеть, а потом ходить и мучиться». Владимир Николаевич постарался устроиться поудобнее и подумал о том, что все-таки самое тяжелое в оперской работе – это умение ждать и терпеть…

Барон и Серегин, оставшись вдвоем, разговор начали не сразу, они некоторое время переглядывались, напоминая со стороны обнюхивающих друг друга псов. Юрий Александрович отметил про себя, что парень держится спокойно и естественно, хотя наверняка ему до этого с живым законником общаться не приходилось. Но с вопросами набрасываться не торопится – выжидает, предлагает старику первым начать. Что ж, грамотно…

Наконец Барон кашлянул и, еле заметно улыбнувшись, спросил:

– Вас, наверное, удивило, молодой человек, что я захотел встретиться с журналистом?

– Ну… в общем, да, удивило, – кивнул Серегин. – Удивило, что вы согласились говорить, и то, что эту встречу разрешили, тоже удивило… Я слышал, что воры в законе не дают интервью.

– Воры, – поправил Михеев, – или законники, или просто в законе. Мы так себя называли. А «воры в законе» – это уже менты придумали, мы так никогда не говорим… Насчет того, что нам встречу разрешили, тут ничего удивительного как раз нет. Вы расскажете о большом успехе нашей орденоносной милиции – как же, сам Барон в тюрьме сидит… Не зря, стало быть, они пайки с зарплатами получают… Со стариком справились…

– Вы считаете, что вас посадили незаслуженно? – вскинул брови журналист.

– Давайте не будем об этом, – мягко улыбнулся Юрий Александрович. – Наказаний без вины, наверное, не бывает… А подробности вы у опера спросите, у Колбасова этого… Что же касается того, почему я захотел говорить… Мне это сложно сразу объяснить… Вам, наверное, описали меня как ужасного злодея и монстра?

– Нет, – покачал головой Серегин. – Если честно, то мне вас вообще почти никак не описывали. Сказали: сам поговоришь – увидишь… Юрий Александрович, вы не будете возражать, если я диктофон включу?

– Пожалуйста, пожалуйста. – Барон наклонил голову и остро глянул на газетчика исподлобья. – Воры действительно не давали интервью… Но все это в прошлом… Наш мир уходит, то, что сейчас происходит, весь этот бандитский карнавал, мне очень сильно не по душе… Думаете, мне нравится этот преступный мир? Ошибаетесь, молодой человек. Не нравится, причем очень сильно… Раньше… Раньше, да, были люди, которые умели и могли управлять всем этим стадом… А сейчас… Сейчас идет сплошной беспредел, и почти не осталось никого, кто бы смог в узду взять всех этих дебильных рэкетиров, эту плесень розовую…

– Круто вы о них, – улыбнулся Серегин.

– А как же иначе? – хмыкнул старик. – Дебилы, они и есть дебилы, вдобавок еще все и в армии советской служили, были там отличниками боевой и политической подготовки… А теперь носятся по городу как безумные, и у каждого придурка только одна мечта – где бы автомат достать… Общаться с ними невозможно, потому что мозги не развиты, там по три извилины всего, извиняюсь за выражение: «жрать», «ебаться» и «боюсь». Все, больше они ни о чем думать не способны.

Журналист не выдержал и рассмеялся, а Барон остался абсолютно серьезным.

– На самом-то деле это все не так смешно, как кажется… Мы – в наше время – по понятиям жили, старались головой думать, и при нас кровушка не лилась рекой, как сейчас… Убийство было делом чрезвычайным, и серьезные люди никогда на него не шли… Ну почти никогда… Даже мента нельзя убить было… А сейчас всем все равно, какую работу делать – мокрую, не мокрую, – лишь бы схватить кусок послаще… Наши традиции уходят, их разрушают те, кому выгоден сегодняшний беспредел.

– Вы считаете, это целенаправленно делается? – быстро спросил Серегин.

Юрий Александрович пожал плечами:

– Не знаю… Я вам одно только скажу: крепкий уголовный мир, со своими законами и понятиями, с традициями и без беспредела, он возможен только в сильной стране. А кому нужна сильная Россия? Да никому – ни Англии, ни Франции, ни Америке… Им как раз слабая Россия нужна – спокойнее будет…

– Это точно, – вздохнул журналист. – Здесь я с вами полностью согласен… Но ведь не считаете же вы, что всех этих беспредельщиков к нам западные разведки засылают?

– Нет, конечно, – покачал головой Барон. – Они все наши, отечественные… Другое дело, кто условия такие создал, чтобы все эти бакланюги позорные на свет Божий повылезли… Вам, наверное, странно такие слова от меня слышать? Действительно, я – вор, и криминала в моей жизни было достаточно… Но, видите ли, я всегда полагал, что уголовный мир – он должен быть маленьким, а не всепоголовным… Воровать и сидеть за это время от времени должны только те, кому такое по судьбе положено. А сейчас – оглянитесь… Я не хочу ни на кого намекать, но ведь нынче не крадут только те, кому на рабочем месте взять нечего. При этом воров-то настоящих, профессионалов почти не осталось, сплошные крадуны какие-то… Им бы работать, но как на эту зарплату прожить? Вот и катится этот снежный ком по России-матушке… И скоро за ее границы выкатится… Знаете, мне иногда кажется, что скоро снова будет железный занавес, только на этот раз его уже Запад установит из страха перед нашим беспределом.

– И какой же выход? – спросил Серегин, доставая пачку сигарет. Видно было, что парню очень хочется закурить, но он, очевидно, вспомнив, что ему рассказывали о болезни старика, смутился и быстро убрал курево обратно в карман.

– Да вы курите, не стесняйтесь, – махнул рукой Юрий Александрович. – Мне тут таким дышать приходится, по сравнению с этим немного табачного дыма – просто мелочь. Да и мне понюхать приятно бывает – я уже давненько бросил, а все-таки тянет…

– Спасибо. – Журналист снова достал пачку «Кэмела», но сигарету не вынул. – Я попозже, когда уж совсем невтерпеж станет…

Нет, положительно этот парень нравился Барону… Но все равно – сразу говорить ему что-то нельзя, пусть попривыкнет, заинтересуется… Да и как сказать-то? Наверняка ведь Колбасов разговор слушает… Хорошо еще, если один Колбасов…

– Какой выход? – переспросил Юрий Александрович. – Лично мне кажется, только один – жесткость и жестокость. Иначе ничего сделать нельзя будет. Вся страна развалится и запылает, как при Николае Втором, которого почему-то Кровавым прозвали. Какой же он Кровавый? Тряпка безвольная, упустил Россию, твердости не проявил… Правильно сделали, что его расстреляли. То есть семью-то, конечно, зря: жену, детей – это просто зверство какое-то, – а вот самого Николая мне нисколько не жаль. Кстати говоря, у нас страна испокон веков на костях строилась и только тогда вперед и двигалась, когда правитель жесткость проявлял. Да сами посмотрите – и Петр Первый костями беглых наше болото вымостил, и Йоська трупами зеков Беломорканал прокладывал… А БАМ? БАМ-то Ленька тоже строил нашими, зековскими, руками… Вы со мной не согласны?

Серегин промолчал: видно было, что ему не очень понравилось, что сказал старик насчет необходимой государственной жесткости. С другой стороны, скажи старику, что не разделяет его точку зрения, он вообще замкнется, обидится и не станет говорить. Сенсация сорвется… Все эти сомнения Барон легко прочитал на лице парня и внутренне улыбнулся, ожидая ответа. Журналист все-таки достал сигарету, закурил и, выпустив дым в сторону, наконец сказал: