Приключения Михея Кларка - Артур Конан Дойл

— Нет, он меня ничем не обидел, — ответил я, — я очень рад, что он нашел себе там убежище. Мы с ним, правда, не сошлись во мнениях, но ссор между нами не было никаких. Он был всегда ко мне расположен и оказывал мне услуги.

— А уж и хитер же он… тонкая шельма! — сказал Соломон и прибавил: Видел я и Рувима Локарби. Он тебе посылает привет. Он еще хворает, рана не зажила. Валяется постоянно на койке, но за ним ходят хорошо. Майор Огильви говорил мне, что очень любит Рувима: хлопочет за него и, наверное, от суда освободит. Дело в том, что в сражении он не участвовал. Он говорит, что и тебя помиловали бы скорее, если бы ты старался не так залихватски. И обида в том, что тебя заметили и ты объявлен одним из самых опасных бунтовщиков. Особенно вредит тебе то, что простонародье тебя любит.

Добрый старый моряк оставался у меня до поздней ночи. Я ему рассказывал свои приключения, а он мне — деревенские новости, которые, несмотря на свою незатейливость, были для меня куда интереснее политических событий. Перед уходом он вытащил из кармана полную горсть серебряных монет и стал обходить пленных. Он беседовал с ними на своем оригинальном морском языке, расспрашивал их об их трудах и оделял деньгами. Добрый взгляд и честное лицо — это такой язык, который понятен каждому. Сомерсетские крестьяне совершенно не понимали затейливых выражений старого моряка, но тем не менее, когда он уходил, все окружили его и сердечно приветствовали, призывая благословение на его старую голову. Мне казалось, что он внес в нашу темную и душную темницу струю свежего, морского воздуха. Мы почувствовали себя легче и радостнее, чем прежде.

В последних числах августа двинулись из Лондона судьи в свое проклятое путешествие. Много человеческих жизней погубила эта поездка, и во многие дома она внесла горе и удар. Во всех графствах, по которым проехали судьи, осталась о них самая печальная память, и позор этот будет жить до тех пор, пока отцы будут рассказывать сыновьям о делах минувших времен, восхваляя добрых и клеймя злых. Известия о делах суда доходили до нас ежедневно. Сторожившие нас солдаты находили удовольствие в том, чтобы рассказывать нам о жестоких расправах судей. Эти рассказы они сопровождали жестокими и гадкими шутками. Вот, дескать, то же и вам будет. Радуйтесь и ждите.

В Винчестере главный судья Джефрис приговорил леди Алису Байль, святую и почитаемую всеми женщину, к сожжению живой на костре. Только мольбы и просьбы влиятельных друзей несчастной заставили Джефриса смилостивиться и заменить костер топором. Казнь была совершена на базарной площади города. Толпа в один голос рыдала, когда палач отрубил красавице ее изящную, точно из мрамора изваянную голову.

В Дорчестере Джефрис учинил огульную резню. Приговорил к смерти более трехсот человек, но казнить успели только семьдесят четыре человека. Дальнейшим зверствам помешали местные дворяне, убежденные тори, просившие короля прекратить кровопролитие. Из Дорчестера судьи отправились в Экестер, а оттуда в Таунтон, куда они прибыли в первых числах сентября. Это были не судьи, призванные судить виновных, а невинных спасать от смерти, исправлять и карать; это были дикие, злые звери, понюхавшие крови и дышащие убийством. Для их зверства открывалось обширное поприще. В одном только Таунтоне сидело около тысячи пленных. Многие из них были так дики, что не могли даже своих мыслей как следует выразить, притом они не говорили по-английски, а объяснялись на местном диалекте. На суде весь этот люд оказался совсем беспомощным. Он не мог воспользоваться законом и помощью адвокатов, и Джефрис мог делать с ними все что угодно.

В Таунтон судья Джефрис прибыл в понедельник вечером. Въехал он торжественно. Я взобрался на скамейку и глядел в окно. Сперва проскакали драгуны с развевающимися знаменами и колотя в литавры. Затем прошли пехотинцы, вооруженные пиками и алебардами, а затем потянулся ряд карет, в которых сидели высшие судебные сановники. Последняя карета была запряжена шестеркой рослых фламандских лошадей с длинными хвостами. Карета была открытая и вызолоченная. В ней, утопая в бархатных подушках, сидел злодей судья, закутанный в красный бархатный плащ. На голове у него красовался огромный белый парик, кудри которого закрывали плечи. В красное, как говорят, он одевался, чтобы навести ужас на народ. Он приказывал и всем своим помощникам одеваться в костюм цвета крови.

Наружность Джефриса была вовсе не такая гнусная, как говорили: после того как он прославился своими злодействами, его стали изображать в виде безобразного чудовища, но это неправда. Это был человек, который слыл; по все вероятности, в свои молодые годы, настоящим красавцем. В то время когда я его увидел, он не был еще стар, но разврат и порочная жизнь успели наложить свою печать на его лице. Красота, однако, сохранилась. Он был брюнет и походил скорее на испанца, чем на англичанина. Глаза у него были черные, а цвет лица — оливковый. Выражение глаз было благородное, хотя несколько высокомерное, но у Джефриса был бешеный характер. При малейшем сопротивлении он приходил в полное неистовство. Глаза начинали сверкать, а на губах показывалась пена.

Я сам видел его в таком состоянии. Все лицо его дергалось от бешенства, у губ появилась белая пена, он имел вид человека, страдающего падучей болезнью. Этот человек, впрочем, никогда не мог скрывать своих чувств. Я слыхал, что Джефрис нередко плакал и даже громко рыдал. Это бывало в тех случаях, когда он считал себя обиженным людьми, стоящими выше, чем он.

Мне кажется, что Джефрис обладал огромной духовной силой, которая могла быть направлена и в хорошую, и в дурную сторону. Но он устремился весь на зло, пренебрегая хорошими задатками своего характера. И в конце концов из него вышел воплощенный дьявол. Трудно даже представить, чтобы человек мог пасть до такой степени. Да, плохим должно было быть наше правительство, если оно вверило дело правосудия этому извергу, этому выродку, заклейменному всеми пороками.

Когда Джефрис проезжал мимо нас, дворянин, скакавший рядом с каретой, наклонился к нему и сообщил, по всей вероятности, что из окон смотрят пленные. И тогда Джефрис бросил на нас быстрый, злой взгляд, улыбнулся и оскалил зубы. Затем он снова скрылся в своих подушках.

Я заметил, что при его приезде никто из стоявших в толпе не снял шляпы. Даже солдаты — и те смотрели на него с ужасом и отвращением. Так смотрит лев на- скверную, питающуюся кровью летучую мышь, которая торопится полакомиться добычей царя зверей.

Глава XXXV

ДЬЯВОЛ В ПАРИКЕ И МАНТИИ

Убийство и резню откладывать не стали. Еще ночью приступили к устройству виселиц на площади против гостиницы "Белого оленя". Мы всю ночь слышали стук молотков, визг пил по дереву и другие звуки. Из гостиницы доносились крики и песни. Там кутила свита главного судьи с офицерами Танжерского полка. Кутящая компания поместилась в передней комнате, как раз против воздвигаемых виселиц.