Время жестоких чудес - Артем Лунин

– А щиты-то на что? – Майнус покачал головой. – Как часто в бою бывает, увернулся от стрелы или отвел, а она попала в кого-то еще.

– Или, уворачиваясь от одной линии смерти, попал в другую… – Макс сообразил, что спорит с риваном, и испуганно покосился, но старшие не обратили внимания.

– В лесах да болотах от такого строевого хода действительно мало толку, а вот в том, что затевается сейчас… – сказал Майнус. – Старик Хархан все собирался научить войев «черепахе», но так и не сподобился.

Старика Хархана Оштин уважал, но для порядка следовало поворчать.

– А пороки? – упорствовал Оштин. – В такой толкучке некуда от них деться, да и от гранат не шибко-то увернешься!

– Пороки, защищающие крепость, стоят на стенах и кидают камни и бомбы далеко в поле. Их нельзя развернуть так, чтобы они стреляли во врагов, ворвавшихся внутрь крепости.

– А гранаты беричи так и не научились делать… – добавил Макс.

Оштин глядел на них ошарашенно, восторженное удивление на его лице мешалось с детской обидой.

– Мы наконец… ответим? – прошептал он, досадуя, что только вошедший в круг мальчишка знает больше его, состоящего в нем не один десяток лет. В последнее время место Оштина в доме совета пустовало – он руководил разведывательными и партизанскими рейдами и появлялся в поселении, только чтобы возобновить запас стрел, огненного боя и провизии.

Майнус выразительно ущипнул себя за губу.

– Это ты мне?! – возмутился Оштин во весь голос. – Кому другому напоминай о том, что до поры до времени следует молчать!

Он оборотился к копьеносцам, глядя на «безлепие» совершенно другими глазами. Бывший риван был вполне консервативен, чтобы неодобрительно встречать любые нововведения. Но достаточно было убедить его в их целесообразности, чтобы он, не переставая ворчать, лучшим образом организовал работу по воплощению новых задумок в жизнь.

Вот и сейчас он хрипло заревел так, что две девочки на краю игровой поляны подскочили от испуга:

– Эй вы, там, хромые обожравшиеся улитки на сносях! Первые – шаг, щиты! Вторые – копья ать! Шевелите задницей чуть-чуть, пока вас за нее не прихватили имперцы или болотники! А вы чего тут? – оборотился он к девчонкам. – Ну-тко, подь вон, я вас!..

Малышня порскнула прочь, Оштин подбадривал войев рычанием, орал на них, как на жителей сожженного Белокамья…

Подруги остановились далече от игровой поляны.

– Уф, ну и злой! – Кнопка остановилась, смахнула пот.

– Еще бы, станешь после такого злым. – Мона, задыхаясь, без сил села в пыль. Кнопка поостереглась спрашивать, что подруга имела в виду. После некоторых историй Огневки Эрике ночами снились кошмары.

– Эй, Троллик! – окликнула Мона.

Гарий сначала обернулся и спросил «Что?», потом сообразил, что этого делать не следовало.

– Все, теперь попался, – довольно пробормотала Мона. – Намертво прилипло прозвище, точно тебе говорю.

Она откашлялась и с выражением продекламировала:

Куда спешишь ты, страх лесной?Куда бежишь порой ночной?

Троллик подумал, стоило ли ему обидеться, потом решил, что с девчонок спроса нет, и ответил:

– К северной стене. Поприветствовать наставника.

– Александр уже вернулся? – Мона вскочила и принялась отряхиваться. – Нас подожди.

Риш грохнул дверью, но сидящий на шкуре в углу человек не вздрогнул, даже не моргнул. Он не был прикован, и дверь в доме не запиралась. В этом не было необходимости.

Пленник медленно поднял взгляд, Гореш внутренне содрогнулся. Дыхание раненого было страшно изломано, искажено так, что даже находиться рядом с ним было тяжело. Лицо его было черепом, обтянутым кожей, только в глазах оставалась жизнь.

– Мне сказали, что ты можешь помочь моему брату.

Пленник медленно, тяжело кивнул.

– Чем ты можешь помочь? – Горешу было тяжело смотреть в темное пламя глаз почти мертвого человека, но он не отводил взгляда.

– Я не могу ничего, – прошептал калека. – Я скажу, как помочь… но вы должны обещать, что отпустите ее…

– Я отпущу твою дочь, – не моргнув и глазом, сказал Орел. – Но что ты можешь сделать для моего брата?

Двери распахнулись, двое воинов внесли Эшвана, по знаку риша опустили на соседнее ложе и вышли. Пленник закрыл глаза, и риш почувствовал, как вокруг него расходится волна внимания, обращенная на неподвижное тело брата. Гореш отошел в сторонку, чтобы не мешать.

– Что ты можешь сделать? – нетерпеливо спросил он, когда пленник внимательно изучил Эшвана и открыл глаза.

– Ничего. – Пленник сделал попытку пожать плечами, его боль стегнула риша. – Я не целитель. Он умрет… или станет таким, что мое теперешнее состояние вызовет у него зависть. Я смогу лишь сказать, как помочь… а вы отпустите мою дочь.

– Даю слово риша, если Эшван не умрет…

– Это от тебя зависит. Ты. Ты можешь помочь.

– Я? Ты издеваешься надо мной, Высник! Я не волшебник, не чернокнижник, даже не целитель!

– Волшебства не существует, – усмехнулся калека. – Чудеса – ложь, выдумки, утешение слабых… Но ты можешь помочь ему. Зови. Зови, и придут к тебе. Здесь, – он дернул подбородком в сторону тела, – нет ничего. Брат твой заблудился в Сумерках. Он один там, потерялся, ничего не видит в темноте. Позови его, скажи, куда идти, посвети ему – и он придет. Думай о нем. Говори о нем. Говори с ним.

Гореш шагнул вперед и занес кулак. Пленник улыбнулся безжизненной улыбкой, смотрел ему в глаза.

Риш круто развернулся и вылетел вон, едва не сорвав дверь с петель, остановился, только чтобы приказать своим воинам.

Дверь с треском распахнулась. Люди, числом около полутора дюжин, грязные, оборванные, подняли головы, щурясь против света. В дверной проем уставились копья. В окно тоже грозились самострелами.

Беричи боялись пленных.

– Есть здесь Юлия, дочь Троя? – вопросил хриплый голос.

Юлия встала.

– Кто тут кличет меня по имени? – спросила она как могла дерзко. Страж поднял руку, собираясь отвесить ей затрещину, посмотрел на остальных заключенных и вдруг передумал, сделал знак пришедшим с ним.

Ей напялили на голову мешок, поволокли куда-то, по меркам беричей даже вежливо, и эта вежливость не предвещала ничего хорошего. Юлия еще раньше решила, что живой ее не возьмут. Она не сомневалась, что у нее хватит сил, но вот решимости…

Девушка споткнулась о порог и растянулась. Грубые руки сорвали мешок, Юлия, моргая, оглянулась.

Дом для посиделок она узнала не сразу. Доски, висящие на стенах и поддерживающих крышу столбах, были порублены так, что невозможно стало разобрать ни письмен, ни резных картин. Кто-то срывал злость или просто решили, что на дереве лежат страшные заклятия?