Император Всероссийский Александр II Николаевич - Игорь Христофоров

Конечно, и здесь первоначальные замыслы реализовались далеко не полностью. Дело в том, что реформаторы, будучи в основном сторонниками неограниченного самодержавия, постарались исключить любые попытки земств поучаствовать в «политике». С этой целью земским собраниям разных губерний не дали права общаться друг с другом, так что каждое вынуждено было действовать на свой лад и вкус. Правительство в лице губернаторов и министра внутренних дел очень часто одергивало земцев, блокировало их инициативы, даже если они не имели никакого политического подтекста (просто чтобы показать, «кто в стране хозяин»). В результате с самого начала между самоуправлением и правительственной администрацией возникли трения и серьезная конкуренция, как будто занимались они не одним и тем же делом, а совершенно разными, даже противоположными.

Библиотека в Зимнем дворце.

Конечно, не обошлось и без политических демонстраций: земства разных губерний тут же стали требовать общегосударственного представительства. Этим охотно пользовались консервативные советники императора, внушая ему мысль о необходимости «обуздать» земства, «поставить их на место» и так далее. В каком-то смысле все это было естественным проявлением процесса взросления и общества, и бюрократии, их взаимной притирки. Однако трудности на этом пути часто оценивались обеими сторонами неадекватно, всячески раздувались и рассматривались как какая-то вечная и неустранимая противоположность интересов государства и нации. Возможно, что-то не так было в конструкции самих органов самоуправления: слишком резко была проведена грань между ними и коронной администрацией. А может быть, конфликтам способствовали многочисленные страхи власти: боязнь потерять контроль, поступиться прерогативами, проявить слабость.

Александр II. 1860-е гг.

И все же, несмотря на все сложности, самоуправление работало. К концу века эпитет «земский» воспринимался в обществе не просто позитивно, он стал своеобразным знаком качества во многих сферах местной жизни. Земские учителя и школы, врачи и больницы, земские статистики стали неотъемлемой частью российского провинциального пейзажа и политической культуры.

То же самое можно сказать и о новых преобразованных судах. Надо заметить, что дореформенные суды были в стране настоящей притчей во языцех. В качестве символа чего-то устаревшего, косного и неправедного суды вполне могли поспорить с крепостным правом. В своем знаменитом стихотворении «России», написанном в патриотическом порыве в начале Крымской войны, славянофил А. С. Хомяков делал именно суды первым символом того, что николаевская Россия недостойна своей вселенской освободительной миссии. Россия, по его очень хлестким словам, была

В судах черна неправдой чёрнойИ игом рабства клеймена;Безбожной лести, лжи тлетворной,И лени мёртвой и позорной,И всякой мерзости полна!

Судебная система тех лет действительно способна была привести в отчаяние любого, кто с ней сталкивался. Самыми распространенными ее характеристиками были «бездушие» и «формализм». В николаевской России министерство юстиции и подчиненные ему суды стали символом равнодушия и застоя. Сложная и архаичная формальная система доказательств, отсутствие публичного состязания сторон вели к неповоротливости и непрозрачности судопроизводства. Дела могли длиться десятки лет и решаться совершенно неожиданным образом, ведь состязались не люди, а бумаги. Усугубляла положение фантастическая некомпетентность судейских чиновников и на местах, и даже в высшем суде империи – Сенате, куда зачастую «за выслугу лет» назначались чиновники, не имевшие никакого отношения к праву.

Петр Александрович Валуев. 1860-е гг.

Эта реформа не вызывала у власти столь явных политических страхов, как административные преобразования, ведь система судоустройства считалась относительно автономной и вроде бы не имела прямых выходов на монарха. Кроме того, она считалась сферой профессиональной компетенции юристов. И если в крестьянское или земское дело император еще старался вникнуть, то на судебное его компетенции явно не хватило. Возможно, именно поэтому судебная реформа оказалась наиболее последовательной и даже радикальной из всех Великих реформ.

Новые судебные уставы вводили целый ряд новых, прогрессивных начал: единый суд для всех сословий (за исключением крестьян, которые по некоторым делам судились в своих сословных судах), публичность и состязательность процесса, независимость и несменяемость судей, отделение судебного следствия от полицейского дознания и многое другое. Небывалым новшеством для России были институты присяжных заседателей и присяжных поверенных (адвокатов). Вводился также выборный мировой суд. Чтобы подчеркнуть самостоятельность судов, они не приурочивались к существующим административно-территориальным единицам – волостям, уездам и губерниям. Вместо этого вводилось деление на мировой участок и судебный округ (с окружным судом). Следующей инстанцией оказывалась судебная палата (одна на несколько губерний), а затем – Сенат.

Оценить степень эффективности новой судебной системы не так просто. Новый суд сформировал особую профессиональную корпорацию юристов – носителей этики служения закону и обществу, а не власти или каким-то частным интересам. И судейская, и адвокатская среда второй половины XIX века дали множество хорошо известных примеров высочайшего профессионализма, немыслимых в прежней обезличенной и формальной системе. Консерваторы же ругали новую систему за несменяемость и независимость судей и «суд толпы» (как они именовали присяжных). Присяжные заседатели, по мнению критиков, слишком часто ориентировались не на закон, а на собственные вкусы, поддавались воздействию адвокатов и выносили «слишком много» оправдательных приговоров. Адвокаты же часто обвинялись в манипулировании присяжными и судом, нечистоплотности и цинизме. Кроме того, говорили консерваторы, разве может в самодержавном государстве быть власть, независимая от самодержца? В чем-то они были правы. Но вот только значила ли эта несовместимость, что плох именно новый суд? Подгонке под более современные институты, следуя логике, скорее подлежало самодержавие.

Ярким примером того, что значение новых учреждений, созданных реформами, не всегда было понятно самому императору, стал эпизод с одним из авторов Судебных уставов, М. Н. Любощинским. Пожелав отправить того в отставку за участие (как позже выяснилось, мнимое) в оппозиционном выступлении столичного земства, самодержец с удивлением и негодованием узнал, что согласно утвержденным им самим Судебным уставам сенатор Любощинский, как и прочие судьи, пользуется правом несменяемости. Надо отдать должное Александру II: закона он не нарушил и не отменил. Впрочем, у императора были и другие способы добиться желаемого: как лояльный подданный Любощинский немедленно выразил согласие уйти в отставку по своей воле (но был в итоге прощен).