Ты и я - Оливия Уэдсли

— Не пойти ли нам отвязать Давида?

Они пошли в темноте, к которой уже привыкли, к сараю, где спал Давид.

Двери были открыты, и они слышали, как он от радости колотил по земле хвостом, узнав шаги Тото.

В сарайчике этом держали цветы в горшках, и теплый воздух был насыщен запахом гвоздики и фиалок.

Темпест зажег золотую зажигалку, и пламя отразилось в янтарных глазах Давида и бросило серебряные отблески на его эбеновую шкуру.

Как только Тото отвязала его, он выскочил в сад. Темпест потушил зажигалку и сказал пересохшими губами:

— Тото, если я… если я приеду в Париж, можно мне прийти повидать вас?

И бурная радость охватила его, когда он услышал в ответ:

— Вы хотите… вы приедете? О, вы не понимаете… Я буду жить в ожидании… Когда вы приедете?

Ему безумно хотелось сказать: "На следующей неделе". Но он хрипло выдавил:

— Скоро, вероятно.

Сейчас в этом дружественном, обнимавшем их со всех сторон сумраке, в сладком аромате цветов ему страстно хотелось целовать Тото, разбудить в ней чувство, вызвать ответ на его властное желание.

Он протянул руку и коснулся ее руки — такой маленькой, такой прохладной.

И быстро отдернул руку.

— Пойдемте. Я думаю, надо идти. Мы с Давидом пойдем домой пешком.

Тото не отвечала. Она вышла из сарайчика, подозвала Давида, и Темпест пошел вслед за ней к веранде.

— Проститесь со мной здесь, — резко сказал он вдруг.

Тото мигом обернулась.

— Спокойной ночи, — шепнула она.

Легким изящным силуэтом вычеканилась она на оранжевом овале освещенного окна. Темпест остановился поодаль.

— Спокойной ночи, — сказал он, стараясь справиться со своим голосом.

Глава IX

Гостиная была вся крем и каштановая, с фаянсовой печью, на изразцах которой, среди гиперболически разросшейся неправдоподобной листвы, пышно расцветали розы такого оттенка, какого природа никогда не знала и, надо надеяться, не узнает.

Спальни были каштановые с зеленым, удручающе скучные и прибранные, с паркетными полами, так сильно натертыми, что каждый квадратик пола в потенции был западней, грозившей смертью.

По углам красовались кудрявые папоротники; все в общем было безукоризненно, — ни единого пятнышка нигде, — и все было скучно; скупо расставленные по полкам книги принадлежали к типу литературы "для молодых девушек", по происхождению француженок, — самой безвредной и ненужной литературы в целом мире.

— Я никогда не была типичной jeune fille, — убежденно уверяла Тото Викторин, — и не встречала ни одной, пока не попала сюда.

— Вы и не могли встретить, — соглашалась Викторин, — и мне не случалось. В Англии они произрастают сейчас лишь в деревне, как продукт полевой культуры. Война либо окончательно загнала их в глушь, либо вывела на свет Божий. Сама я тоже никогда не была похожа на здешних девиц. Когда война началась, я была еще совсем ребенком, и она не могла, конечно, захватить меня так, как Колетт, мою старшую сестру, — это сокращение от Шарлотты. Но и на меня война оказала влияние: с шестнадцати лет я уже перестала спрашивать позволения, научилась управлять автомобилем, получила шоферский аттестат и стала работать шофером-добровольцем на военные нужды. Дэдди был в Месопотамии, мамми ухаживала за ранеными — одно другого стоило в смысле контроля надо мной. Ну и повеселилась же я, милая! Если бы не томящий страх за дэдди и за Джоффа, по мне, пусть бы война продолжалась без конца! Но война кончилась, и дэдди вернулся, и только взглянул на меня — крышка! Вспомнил про школу, где пребывали когда-то мои тетки — про эту дыру, и вот я здесь! По внешности, надо полагать, настоящая jeune fille, а по духу и по взглядам — не сказала бы! Благодарю покорно! Вот вам моя история — частично! А ваша?

— О, ничего особенного! — сказала Тото, закуривая папироску. — Просто… просто подоспело время, когда мне надо было закончить свое образование. Это все.

Викторин прищурила свои сапфировые глаза и разразилась хохотом.

— Уклоняетесь от истины, милая! Вы та девушка, отец которой женился на своей жене или сделал что-то в этом роде, такое же смешное! Колетт знакома с вашими или имеет общих знакомых. Во всяком случае, это так, да?

Тото вся вспыхнула и, затянувшись от волнения, хотя терпеть не могла затягиваться, проговорила:

— Но ведь каждый женится на своей жене?

Викторин блаженно смеялась:

— Женится раз, ягненочек, поневоле, но такие, что проделывают это дважды, — большая редкость! Раз обжегся, в другой не потянет — так бывает почти со всеми! Вот почему ваш случай так прославился.

Тото смотрела на нее; девушек она знавала немного, и изо всех этих jeunes fills одна Викторин, казалось, обладала тем бесценным качеством, которое большинство из нас, за неимением лучшего термина, определяет словами "человечность". Ее задели чрезвычайно откровенные выражения Викторин, но в то же время она понимала, что та вовсе не хотела быть дерзкой.

Викторин представляла для нее величину неизвестную, совсем новую разновидность и вызывала в ней смешанные чувства; до сих пор у нее никогда не было подруг; все приятные знакомства завязывались легко, но на короткий срок; случалось, в каком-нибудь отеле, где она останавливалась с Карди, тот встречал старого друга и при друге была дочь; проходило несколько дней, несколько недель, новые знакомые уезжали, и Тото забывала их.

Но с Викторин приходилось войти в более тесный контакт, ведь они жили в одной комнате.

Викторин была чуть постарше Тото; очень миниатюрная, она была скептична, великодушна и забавна, говорила обо всем решительно, а испытала, в сущности, очень немного; любила сильные выражения.

Тото скоро узнала, что термин "насквозь гнилое" применяется одинаково к нелюбимому блюду, к погоде, к людям, к политике и к температуре воды в ванной; когда Викторин говорила: "вот это был номер" — речь могла идти и о какой-нибудь ссоре, и о театральном представлении, и о вечеринке, на которой она была в минувшие, окруженные для нее. теперь золотым ореолом, довоенные дни.

Она носила очень дорогие и очень простые платья, которые надевались прямо поверх шелковой рубашки и шелковых панталон — больше ничего, — и шелковые чулки подворачивала пониже колен.

— Довольно одной ленточки, чтобы скрепить все то, что на мне надето, — говорила она иногда Тото, — ничего больше не требуется, милая!

Она при Тото ходила взад и вперед по комнате в виде изящной статуэтки из слоновой кости, ничуть не смущаясь этим.

Скуик воспитывала Тото в старинных правилах, и хотя теперь Тото — в угоду современности и после брошенного Викторин замечания: "Да на вас целый стог одежды, милая!" — отказалась от лишнего ярда шелка, именуемого "нижней юбкой", она все же заворачивала стройное тело в пеньюар, когда причесывалась.

Викторин, разумеется, в отношении прически строго следовала велениям моды, волосы вообще стригла коротко, а сейчас маленькая головка была совсем почти оголена.

— Джонни с ума сошел бы, — сообщила она как-то вечером Тото, уже лежа в постели; перед этим полдня ушло у нее на "прореживание" волос; вместо прежних чудесных густых волос теперь на голове у нее оставалась лишь реденькая шелковая шапочка.

— Тото!

— Да?

— Вы не спите?

— Нисколько.

— Хотите, поговорим?

— Если вы хотите.

— Хочу, я должна говорить. У меня сегодня прилив.

— Прилив?

— Прилив тоски по Джонни. Это со мной бывает. Я чуть с ума не схожу тогда оттого, что не могу его видеть. Меня услали из дому, потому что дэдди узнал… мне тогда было все равно; за неделю до того Джонни уехал в Румынию, где он должен был пробыть два года. Два года надо было чем-нибудь заполнить, и мне было безразлично — где ни жить, раз я не могла быть подле него. Вы понимаете, Тото?

— Да.

— Можно мне посидеть у вас на кровати и подержать вас за руку?

В обычно ровном голосе Викторин сейчас звенела какая-то новая, странная и резкая нотка. Тото поднялась на кровати.

— Идите сюда, — позвала она крошечную фигурку, метавшуюся в темноте.

Викторин скользнула к ней в кровать, улеглась рядом и всунула горячую, маленькую ручку в прохладную руку Тото.

— Началось это шесть месяцев тому назад, нет — восемь. Я встретила Джонни на вечеринке. Он огромный, он был чемпионом бокса в армии и флоте. Рот у него волнистый, и от этого он иногда кажется ужасно молодым, а на самом деле ему уже почти тридцать лет. В первый раз мы поцеловались просто для смеху — знаете как это бывает, но вышло вовсе не смешно, я сразу почувствовала, только не умела объяснить. А следующий раз, когда встретилась с Джонни, слова не могла сказать. Чувствовала себя преглупо и старалась не попадаться ему на глаза. Но сама не могла не смотреть на него, и тут я поняла…

Поняла, потому что мне вдруг стало так страшно дорого все, что имело к нему отношение: такие глупые мелочи, как фасон его воротничка, и то, как растут у него волосы на затылке, в этой впадинке, — ужасно хотелось тронуть ее пальцем. И знаете он почувствовал и обернулся. Тото, когда я совсем-совсем состарюсь, так, что позабуду уже имена людей и меня станут каждый день раздевать и одевать и укладывать спать, я буду помнить, как все во мне задрожало, когда я встретилась взглядом с Джонни. Будто я разом и умирала, и жила тысячу жизней. Вся комната заволоклась золотистым туманом, я видела только глаза Джонни. Слышала, что сердце громко-громко колотится, а внутри все пело. Позже Джонни сознался мне, что и он чувствовал то же самое. Мужчины, Тото, ужасно все переживают, дрожат, как и мы. Джонни уж какой тренированный, а когда обнимал меня — если я вдруг схватывалась руками за его воротник, как за спасательный пояс, или неожиданно целовала его в губы, — он весь бледнел и закрывал глаза. Самые божественные поцелуи с закрытыми глазами, правда? Мы с Джонни часами так целовались, наверху в классной комнате, куда никто не ходил, или в его автомобиле.