В Америку и обратно - Казимир Добраницкий

Пункт 4-й гласит: «Установление и обеспечение полной гарантии в том, что вооружения будут ограничены до минимума, необходимого для ограждения внутренней безопасности наций».

Мы видели в Норфольке и в Пенсаколе, как Соединенные Штаты ограничивают до минимума вооружение.

Войдя на рейд Норфолька, мы стали на якорь. Начались формальности приемки судна. Нас всех пересчитали, потом был докторский осмотр, такой же грубый, как и в первый наш приход в Норфольк, Затем начался таможенный осмотр. В Соединенные Штаты, как я уже писал, запрещается ввоз алкоголя, а мы шли с места, откуда больше всего вывозят контрабандою вино в Соединенные Штаты, — с Кубы. Искали вино очень тщательно. Не было дырки, куда бы не сунули свой нос: переворачивали постели, лазили в каждый ящик. Понятно, ничего не нашли, так как вина мы с собой не взяли. Наконец, таможенный осмотр кончился. Нас поставили под уголь. Там на судно явился представитель Immigration Office (Иммигрантского управления) и стал опять проверять команду. Он уже был на судне; 5 месяцев тому назад. Он с изумлением увидел, что в списке команды, в графе «где нанят матрос», всюду стоит слово «Ленинград».

— Как, разве у вас за все время пребывания в Америке не сбежал ни один человек? — обратился он к старшему помощнику капитана, тов. Кобцову.

— У нас в России слишком хорошо, для того, чтобы люди сбежали с судна, да еще в Америке, — ответил тот.

Действительно, это редчайший случай, что судно, пришедшее в Америку, уходит с полной своей командой обратно в Европу. Обычно не досчитываются нескольких человек, решивших попытать счастья в Америке. А в России, по словам американских газет, голод и всякие ужасы. И вдруг русский пароход приходит в Америку, стоит в пяти портах без всякой охраны, потом идет в Южную Америку, возвращается обратно, в общей сложности проводит в Америке 5 месяцев, и ни один человек не бежит с него. Было тут чему удивляться чиновнику.

Команде и комсоставу был запрещен сход на берег. На судне был больной матрос, один из лучших матросов и чудесный товарищ, который надорвался во время работы и получил грыжу. Капитан попросил разрешения свезти больного на берег к доктору, но ему было в этом отказано. Когда, уже взяв уголь, мы стояли на следующее утро на рейде, к нам приехал тот же чиновник и спросил у первого помощника, где находится больной. Тот ответил, что на судне.

— Я хочу его видеть, — сказал чиновник.

Позвали Б. Чиновник только взглянул на него и замахал рукой:

— Спасибо, он может итти.

У этих умников зародилось подозрение, что Б. нарочно сказался больным, чтобы сбежать из-под надзора. Вообще, с берегом было в этот раз настолько строго, что даже капитана не хотели было пропустить на берег, и только вмешательство таможни, которой он был нужен, дало ему возможность попасть на берег.

Вечером мы взяли уголь, утром на рейд привезли провизию, и около полудня мы пошли в Европу.

Переход у нас на этот раз был исключительно удачный. Спокойное-спокойное море, хорошая погода помогали нашему плаванью. Опять потянулись день за днем, похожие, с такими же разговорами, с такими же вопросами… Но над всем главенствовал теперь один вопрос, один интерес: домой! В декабре 1924 г. вышел «Вацлав Воровский» из Ленинграда, и большинство команды с тех пор не видело своих родных и друзей. Исключение составляли те, которые попали на пароход в Киле, но таких было немного, да и те уехали из Ленинграда в январе и также стремились домой.

Медленно тянулись дни. Казалось, что очень медленно работает машина, что медленно двигается «Воровский». Но вот мы вошли в Ламанш, через два дня пришли в Лондон. Тут мы уже увидели наших, советских, тут мы услышали расспросы о том, что мы видели за восемь месяцев скитания по Америке.

Примечания

1

Погружать уголь на пароход.

2

Да здравствуют большевики! Да здравствует Советская Россия!

3

Справедливость.