Полуостров Сталинград (СИ) - Чернов Сергей

Генералы осознают, что наблюдают практически гибель передового батальона, попавшего под кошмарный артиллерийский ливень. Разрывы снарядов и мин встали сплошной стеной, которая не исчезает в течение уже нескольких минут. В воздух летят не брызги, а комья земли, обломанные жерди, осколки, брёвна и клочья человеческой плоти. Вермахт ударил по передовой обороне 13-ой армии всеми калибрами. Комдив-100 самый мрачный из военачальников, это его батальон погибает.

— Координаты?! — ничего не поясняю, и так всё понимают.

— Координаты есть, товарищ генерал, — полковнику Пафнутьеву, главному артиллеристу армии, разрешено ко мне так обращаться, — авиаразведка работает. Но мы их не достанем, далеко сидят. Только пару миномётных батарей корпусная артиллерия может достать…

Не договаривает полковник, позиции 203-мм гаубиц раскрывать нельзя, у них сейчас прикрытие слабоватое. Только полковник не учёл кое-что.

— Дай мне «Аврору», — команда связисту, а лицо полковника становится одновременно смущённым и радостным. Забыл он про бронепоезд.

Через пару минут «Аврора» получает координаты и ещё через десять минут позиции немецких миномётов отработаны 150-мм фугасами. Они могли и уйти, но так или иначе огонь им пришлось прекратить. Только на стальном ливне на позиции батальона это почти не сказывается.

Это какие ж силы немчура собрала?

— Пал Семёныч, — он артиллерист, должен сразу сказать, — сколько стволов работает по батальону?

— Сто — сто пятьдесят.

— Полторы сотни, не меньше… — будь меньше, не смогли бы немцы держать полосу сплошной стены разрывов на участке около восьмисот метров.

Закончились несколько дней относительного затишья. Недавно мы здорово выбили немцам панцерные зубы. Лишили их почти трёх сотен танков. Но они у немцев не кончились. Подкрепления подтащили, не иначе.

— Здоровеньки булы, Серафим Иваныч, — только один шляхт вижу, только один человек может меня спасти. Подполковник Григорьев, командир 190 штурмового авиаполка.

— Приветствую, Иван Семёныч, — сквозь шорох и лёгкий треск, но вполне ясно слышится голос подполковника.

— Треба помощь, нас тут фрицы забижают. Закидали меня своими подарками. Покажи им кузькину мать.

— Сколько от линии?

— Вёрст десять-двенадцать.

— Нет, товарищ генерал. Извини, нечем. Всего пять штурмовиков осталось…

— И жирная добыча для них. Аж сто мишеней, не промахнёшься.

— Там мессеры пасутся. Всё равно никакой штурмовки не получится, только грызня с ними. Да ещё на той стороне…

На той стороне, это неприятно, это он прав. Сбитые лётчики уже не вернутся. Там немцев густо, сразу прижучат.

— Ладно, Иваныч, нет так нет, будь здоров.

Артналёт продолжается. Есть время пораскинуть мозгами. Бросаю стереотрубу, и с облегчением бросаю, зрелище неприятное.

— Что будем делать, товарищи краскомы? — остальные тоже бросают наблюдение, уходят за мной блиндаж и рассаживаются, кто где. На фронте столов с кумачовыми скатертями нет. Кто-то зажигает лампочку, запитанную от аккумулятора. Ввожу в курс дела, вдруг, кто чего-то не понял.

— Дивизионной и корпусной артиллерией достать позиции вражеских гаубиц не можем. От авиации они тоже прикрылись. И осталось её с гулькин нос. Так что выбить эту палку из рук немчуры нельзя. И если не ничего не придумаем, они так и будут выбивать из нас пыль.

— С батальоном что делать будем? Отводить? — переживает комдив-100 за своих.

— Не вставай впереди паровоза, Иван Никитич. Сохранить людей надо, но прежде всего — боевая задача. Кто атаку будет отбивать, если батальон отойдёт?

— Так заменим, Иван Семёныч…

Отмахиваюсь. Но не от мнения, а слова лишаю.

— Поступило предложение поставить на место батальона свежий. То есть, засунуть полнокровную часть в работающую немецкую мясорубку. На разбитые позиции. Товарищи, думайте лучше!

Подкинули нам задачку немецко-фашисткие оккупанты. Можно и отодвинуться на полкилометра, это немного. Но немного сегодня, немного завтра, через пару недель к Минску подойдут. К тому же на фронте сформируется «язык», который удлиняет линию обороны. Силы придётся растягивать, значит, концентрация войск снижается. Думай, казак, думай!

5 августа, вторник, время 10:05.

Примерно 5 км к западу от оз. Свирь.

Наводчик Знобин

Контратака за зипунами

Жалко Митьку убили. Смешно до колик за молодыми наблюдать, которые даже направление полёта мин определять не умеют и сразу паникуют. Хотя молодой молодому — рознь. Из учебных центров — парни хоть куда. Взять хотя бы меня.

Ковалёв и его коллега замедляются и съезжают с грунтовки. Навстречу едут грузовики с бойцами и прицеплёнными пушками, несколько лёгких танков, короче целая колонна.

— Куда это они? — слабым голосом спрашивает пулемётчик.

— Туда, — машет рукой сержант. — Молодец, Ковалёв.

Чего это он молодец? А, понял… тут же смех разбирает. Собрат Ковалёва по рычагам свернул на подветренную сторону и теперь их накрывает волна пыли. Не сильно обильная, но маленькая неприятность — тоже неприятность. Которая нас миновала благодаря предусмотрительности опытного Ковалёва.

— Расколотить танки противника это даже не полдела, это четверть дела, — если сержант помалкивает, то приходится мне. Хотя люблю я это дело.

— Видишь ли, мой раненый пулемётный и героический друг, — во, как заворачиваю, даже сержант косится с уважением, — немцы — народ рачительный и хозяйственный. Если разбитую технику оставить им, то они из четырёх разбитых танков вернут в строй три. А четвёртый отправят в переплавку. Сталь-то там ого-го!

Мой раненый друг слушает внимательно. Слушай, слушай! Как говорит наш не менее героический сержант, меня не переслушаешь. Натужно взрёвывает мотор, установка медленно заползает на дорогу. Подожду чуток, мотор ревёт с воистину железным хамством, хрен перекричишь.

— Поэтому разбить и сжечь немецкую технику мало. Надо её оприходовать. И что получается?

— Что? — баюкая раненую руку, находит силы для любопытства пулемётчик.

— Допустим, мы подбили двадцать танков. Но фактически немцы потеряют только пять. Маловато будет. А вот если мы эти танчики подберём, то рачительным фашистам не на чем будет проявлять свою хозяйственность. И снизить потери с двадцати танков до пяти не смогут.

— А-а-а, — понятливо тянет пулемётчик.

— Вот тебе и «а». Ты, Тимоха, думаешь, это всё? — судя по недоумевающим глазам, он так и думает. Ладно, лишь бы пулемётчик был хороший. Хотя никому не мешает быть сообразительным.

— И пусть, Тимоша, мы не такие хозяйственные, как умелые фашисты…

На мои слова сержант почему-то ржёт, к нему присоединяются остальные. В том числе и я. Но мужественно продолжаю свои речи через три минуты. Тем временем мы сворачиваем в лесок. Знаю я это место, скоро наша база будет. И на душе становится спокойнее. В лесу нас сверху видно плохо, а база под масксетью.

— Пусть мы не такие умелые, но благодаря некоторым, особенно мне, — тычу пальцем в свою мужественную грудь, — наши тоже восстановят пятнадцать танков из двадцати…

— А почему тебе?

— А потому что я стрелял только по башням, — старался по-крайней мере, — моторы старался не задевать. Так что часть танков своим ходом отгонят. Потом башенку залатают и готово дело. И что получается?

Подходим к финалу. Торжественному.

— А получается, мой пулемётный друг Тимофей, замечательная вещь. Оставь мы эти танки немцам, то их урон был бы всего пять штук…

— Зато теперь двадцать, — доходит до Тимофея простейший расклад.

— Нет, мой героический друг, не двадцать. Потому что теперь мы восстановим пятнадцать танков, и разница увеличится до тридцати пяти…

О том, что заслуга умножения немецких потерь уже не наша, умалчиваю. О том, что обработка местности 120-миллиметровыми миномётами это артподготовка для контратаки, тоже. Меня осеняет ещё одна идея, вытеснившая всё остальное.

— Сержант! Упроси начальство! Я видел там симпатичный броневичок, вот бы нам его, а? Поставим спаренный пулемёт, и будет у нас ещё одна боевая единица?