Молчание золота - Андрей Таманцев

По всей видимости, доктор Гольдин полагал себя эрудитом и потому мог разглагольствовать решительно на все темы. Впрочем, Док не стал поощрять эту его склонность и поспешил перевести разговор в практическую плоскость.

— А когда, доктор, по вашему мнению, этот человек может прийти в себя? Проще говоря, есть ли вообще надежда, что когда-либо он будет полностью вменяем… адекватен?

Гольдин пожал плечами:

— Хирурги собирали по кусочкам его лицо и тело, и точно так же я собираю по кусочкам его рассудок и разум. Тут гораздо сложнее прогнозировать, понимаете? Как военный хирург, вы должны понимать, что…

— Доктор!

— Конечно, конечно, так вот, голубчик, этот пациент, чрезвычайно интересный, должен признаться, может находиться в своем нынешнем состоянии годами. Насколько я понимаю, вы пришли, чтобы выведать у него хоть какие-то подробности о постигшей его катастрофе, в результате которой он, собственно, и попал к нам сюда? Так вот, должен вас разочаровать, точнее, трезво предупредить, чтобы вы не обольщались: ему нельзя верить. Даже те данные, которые вы сможете вытянуть из него, когда он находится в полном сознании, не всегда могут быть приняты на веру. Хотя сам он может, ничуть не кривя душой, полагать, что все сказанное им — чистейшая правда. Ах, эти нарушения памяти — сложнейшее и интереснейшее поле для исследований. Представьте себе, голубчик, в моей практике был такой случай, когда…

Экзальтированный доктор Гольдин, вне всякого сомнения, имел все шансы доконать своими излияниями несчастного Дока. Но в этот момент вошел другой врач и проговорил:

— Виктор Евсеевич, француз, кажется, пришел в себя. Доктор Гольдин с живостью потер маленькие ручки, и в его темных глазах вспыхнули веселые колючие искорки. Он взглянул на Перегудова и проговорил:

— Ну вот видите! Все к лучшему, все к лучшему. Я должен пройти к пациенту.

— Я с вами.

— Да? — Гольдин удивленно поднял брови. — Но это никак, решительно никак невозможно!

— Я, между прочим, вовсе не для собственного удовольствия сюда пришел, — повысил голос Док, сделав это, кажется, впервые за вое время его с доктором Гояьдиным разговора. — Так что не нужно возражать. Проведите меня к Ламберу. Если он не в состоянии отвечать, то я и сам соображу что мне лучше явиться в другой день, когда пациент начнет поправляться. Вы что, не понимаете, что у нас нет времени?

— Вы хотели сказать — у вас нет времени, — заметил доктор Гольдин не без ехидства, но в голосе его все же прозвучали примирительные нотки. — Ну хорошо. Пойдемтe. Но если я сочту ваше с больным общение невозможным, то просьба не канючить и не пенять на мою несознательность. Договорились?

Док кивнул.

…Ламбер лежал в просторной одиночной палате. Аккуратной, ухоженной, с большими окнами, телевизором и холодильником. Когда Док и доктор Гольдин вошли, французский археолог никак не обозначил того, что хотя бы заметил появление новых персон. Он все так же вперял мутный взгляд в белоснежный потолок, и на его лице, изукрашенном свежими шрамами, еще не подтянувшимися после нескольких пластических операций, не дрогнул ни один мускул. Быть может, он и в самом деле ничего не слышит и не воспринимает? — подумал Док в первые минуты своего появления в палате. Впрочем, он тут же был вынужден пересмотреть это мнение. Потому что Ламбер пошевелился и слабым, но весьма внятным и ясным голосом произнес:

— Зачем меня заперли?

Доктор Гольдин, получив обширное поле для рассуждений, не замедлил тут же и вступить на это поле:

— Ничуть, голубчик. Все вам во благо, все во благо, вам нечего жаловаться. Как вы себя чувствуете? Впрочем, что я спрашиваю, я лучше вашего должен знать, как вы себя чувствуете… Я — доктор, ваш лечащий врач, меня зовут Виктор Евсеевич.

— Виктор Евсеевич, — машинально повторил Ламбер.

— Ну вот, мгновенная память в порядке, — констатировал доктор Гольдин, оборачиваясь к Доку. — Что ж, уже что-то… Вам не следует волноваться, любезный мой. Так, так. — Все более оживляясь, он сел на краешек кровати, — Вы помните, как вас зовут? Ваше имя?

— Ваше имя, — прошелестел Ламбер.

— Не мое, а ваше. Свое я знаю. Итак, ваше имя вы помните?

— Леон Ламбер… Я… француз, да? — с оттенком вопросительной интонации поинтересовался пациент. Доктор Гольдин от удовольствия аж принялся потирать ладони.

— Ну что ж, голубчик, я вижу, не все так печально. Конечно, процесс реабилитации может идти с определенными осложнениями, но… не буду, однако, забегать вперед. Да, вот еще что. Тут наши коллеги-хирурги поработали над вами, так что в первое время вы можете не узнавать себя в зеркале… Но видели бы вы, в каком виде вас привезли…

Тут Ламбер произнес фразу, совершенно безотносительную к велеречивым рассуждениям доктора Гольдина, но чрезвычайно заинтересовавшую Дока. Француз облизнул губы и выговорил раздельно, четко:

— Я помню. Все.

Док сделал решительный шаг к кровати больного и сказал:

— Вы разрешите, Виктор Евсеевич? Я всего пару вопросов задам — вижу, что больной вполне в состоянии на них ответить.

Гольдин скривился, но возражать не стал.

— Пожалуйста. Только очень коротко.

— Да я прекрасно понимаю, — нетерпеливо сказал Док, доказывая весьма выразительным жестом, что болтливому доктору Гольдину лучше бы все же оставить палату — Я все прекрасно понимаю, Виктор Евсеевич, и обещаю, что буду максимально корректен. Я же, кажется, говорил, что и сам медик.

Важно кивнув в ответ, доктор Гольдин ретировался, не преминув, впрочем, перед выходом пробурчать что-то в адрес Дока и его «корректных» методов дознания. Впрочем, бурчание Виктора Евсеевича Мало интересовало Перегудова. Он полностью переключился на лежавшего перед ним человека.

— Я помню все, — повторил Ламбер, по-прежнему не замечая Дока и глядя точно перед собой отсутствующим, как бы обращенным вовнутрь взглядом.

— Очень хорошо, — спокойно сказал Перегудов. — Рад за вас, месье Ламбер. С вашего позволения, я хотел бы задать вам несколько вопросов. Думаю, что вы могли бы мне помочь, постаравшись ответить на них. Тем более что, по вашему же утверждению, вы помните все. Попробуете?

Ламбер заморгал, потом ответил по-французски:

— Я по-прежнему в России, не так ли?

— Да, вы в России, в Москве, — отозвался Док по-русски. — Месье Ламбер, я хотел бы вам помочь. Вы попали в автокатастрофу, в результате которой наши медики были вынуждены вытаскивать вас с того света. Говорю вам это честно, без обиняков. Чтобы вы ясно представляли, что с вами и где вы. Вы меня понимаете?

— Да.

— Отлично. Месье Ламбер…

— Подождите, я сам, — перебил его Ламбер и вдруг, чуть приподнявшись (Док даже был вынужден придержать его, чтобы он, не дай бог, не вскочил с кровати), заговорил с лихорадочной поспешностью, давясь словами, глотая слоги: — Я сам, сам… Мы с Леной сели в машину… Потом на нас напали возле ресторана, я был вынужден защищаться… мы мчались, нас преследовали… Погоня, фары, ночь… И тут обнаружилось, что кто-то сорвал тормоза… Мы слетели с эстакады — больной набрал воздуха в грудь и вдруг закричал что есть мочи: — А-а-а!!!

Док подскочил и с силой надавил на плечи француза, пытающегося сорваться с кровати. Ему удалось уложить того обратно. губы Ламбера посерели, и он выговорил:

— А она?.. Она — да?..

— Да, Елена Королева погибла в ту ночь, — не стал скрывать Док, — это так. Вот именно по этому вопросу я хотел с вами поговорить. Прояснить, так сказать…

— Это я виноват.

Док проглотил возникший в горле ком и вытолкнул:

— Вы?

— Да, я. И то, что тормоза были сорваны, и то, что на нас напали, и все, все, все. Это моя вина. Потому что… потому что я подарил ей браслет. Этот проклятый браслет., оттуда, оттуда. Его нельзя брать в руки. Его вообще нельзя тревожить, потому что… Потому что на нем проклятие…

— Мсье Ламбер, успокойтесь, пожалуйста, — прервал его Док. — Я понимаю ваше состояние, но попытайтесь все же взять себя в руки. От этого, быть может, зависит и ваша судьба, и ход расследования. И то, как скоро найдут убийц…

— Убийц? Это несчастный случай. Несчастный случай, который был предопределен.

— Ничего себе несчастный случай, — сказал Док. — Экспертиза показала, что у принадлежащей вам машины, на которой вы были в ту ночь, были сорваны тормозные колодки, а такое никак не могло произойти самопроизвольно без чьего-то вмешательства. Ну никак не могло! Кто-то целенаправленно подстроил эту катастрофу, и сделал это скорее всего, в тот момент, когда вы с Еленой сидели в ресторане «Монпарнас». Собственно, тут даже гадать особенно не приходится. На вас напали люди некоего Головы, иначе говоря, Андрея Голованова по прозвищу Голова, весьма известного в Москве и области преступного авторитета с обширными связями в стране и за рубежом. И то, что Голова лично присутствовал при нападении на вас, говорит о многом. Такие люди, как этот Голова, предпочитают делать свои дела чужими руками, напрямую пачкаться в крови — это не в его духе.