Небеса ликуют - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, это вино не может сравниться с анжуйским, не говоря уже о бургундском, однако же, мой дорогой де Гуаира, смею вас заверить…
— Д-добрый день, синьор!
Голос добрейшего синьора Монтечело прозвучал странно. Странно — и очень знакомо. Где-то я уже его…
— Мы с синьором дю Бартасом обсудили предварительные условия.
Ах, да! «Стража!» Точнее, «стра-а-а-жа!».
Объявился,значит?
На миг я пожалел, что назвал вчера свое имя. Педагогика — наука великая и полезная, но учить всех хамов подряд все-таки несколько затруднительно. Однако, как говорят мои земляки, коли взялся за гуж…
— Об условиях поговорим несколько позже. Я оглянулся на замершую в кресле Коломбину, и тут на меня снизошло вдохновение. Вся жизнь — театр, сие не мною сказано. Благородный Илочечонк не станет разговаривать с «добрейшим синьором», мрачный мститель Ольянтай — тоже. А вот дон Сааведра дель Роха Эстебано, вице-губернатор Перу и кавалер Ордена Инфанта…
…Кислая мина, оттопыренная нижняя губа, тусклый взгляд. Не на врага — на полированные ногти правой руки.
— Поелику присутствующий тут синьор, а-а, позволяет себе некоторые замечания, смею предположить, а-а, что означенный синьор уже принес свои нижайшие извинения перед находящейся здесь же благородной дамой, а-а.
Не говорить — сплевывать слова. Именно так поступал брат Фелипе, играя Испанца. Дон Сааведра как раз незадолго до этого посетил Тринидад.
— В противном случае всякий дальнейший разговор между нами, а-а, становится более чем неуместен.
Я оторвал взгляд от ногтя безымянного пальца. Оценили? Коломбина смотрела куда-то в сторону, шевалье удивленно моргал, толстяк же глядел виновато, втянув голову в плечи, отчего его шея, и без того короткая, исчезла без следа. Пухлые губы растерянно дрогнули:
— Я извинился перед синьорой Франческой! Извинился! Как только ее увидел, слово чести! Я извиняюсь и перед вами, синьор де Гуаира, поскольку мое вчерашнее поведение… Мое поведение…
«Стра-а-ажа!»
А он не из храбрецов! Извиняться можно по-разному.
— Вчера я был пьян… То есть все мы были пьяны, синьор! Маркиз Мисирилли предложил пугать прохожих, срывать с них плащи, ну, в общем, изображать banditto. Это, конечно, ужасно, но я был пьян. К тому же темнота, вы были не при шпаге, и мы решили…
Трус. К тому же дурак. Но это, как известно, не лечится.
— Я приняла извинения синьора Монтечело, — ледяным голосом отозвалась Коломбина.
— Хорошо, — кивнул я. — Извинения приняты, синьор. Но, насколько я помню, вас было трое.
Толстяк хотел что-то сказать, но дю Бартас его опередил:
— Маркиз Мисирилли и синьор Гримальди не желают извиняться. Синьор Монтечело прислан ими в качестве секунданта.
Толстяк потупил взгляд и попытался поклониться. Я вновь кивнул. Все-таки придется заниматься педагогикой.
— Однако, согласно кодексу поединков, принятому как во Франции, так и в Италии, вызов в данном случае может последовать только единичный, поелику не должно принимать второй, не удовлетворив первого…
Шевалье дю Бартас удовлетворенно потер руки. Он явно попал в родную стихию.
— По согласованию с синьором Монтечело мы определили, что первым должен быть принят вызов маркиза Мисирилли.
Ага, того самого, что лишился фамильной шпаги! Наверно, крепыш сейчас там, на набережной, ныряет в желтую тибрскую воду. Все-таки реликвия!
— А посему, синьоры, — удовлетворенно подытожил дю Бартас, — остается оговорить условия, к коим, как известно, относится выбор времени, места, оружия, а также необходимость удвоить или же утроить поединок.
Шевалье даже цокнул языком от удовольствия. Действительно, вот это жизнь!
Я хотел было поинтересоваться, каким это образом нас с маркизом намереваются «удваивать», но внезапно вновь заговорил толстяк:
— Я в-вынужден… Право, мне весьма неловко, синьор де Гуаира… Но маркиз настаивает, категорически настаивает…
Синьор Монтечело неуверенно потер короткопалые ручонки и зачем-то оглянулся по сторонам.
— Маркиз Мисирилли требует, чтобы вы… То есть просит-то есть… В общем, ему нужны доказательства вашего… вашего, извините, благородного происхождения. Смею напомнить, что вы, синьор де Гуаира, были не при шпаге, к тому же вы изволили драться истинно мужицким, прошу прощения, способом…
Я еле удержался от улыбки. Толстяк не ошибся! Этим «способом» злые черные мужики лихо лупцуют благородных «донов», забывших, что Господь сотворил людей равными.
— Достаточно устного свидетельства, синьор де Гуаира. Обычного устного свидетельства от лица, известного мне или маркизу…
Я чуть было не посоветовал обратиться к мессеру Аквавиве, но вовремя прикусил язык.
— Можете поинтересоваться у кардинала Джованни Спала. Толстяк быстро кивнул, показывая, что вопрос решен, но не тут-то было.
— Parbleu! Кажется, кто-то здесь мается насморком. Сейчас будем лечить!
Шевалье дю Бартас встал, аккуратно отставил колченогий табурет и шагнул прямо к разом побледневшему синьору Монтечело.
— Так вот, о насморке. Только полный дурак и мужлан не может почуять дворянина на расстоянии двух шагов. О таких дураков, синьор, не пачкают шпаги. Сначала им отрывают их сопливый нос, а затем секут! Вожжами!
Голубые глаза горели, бородка задралась вверх. Я невольно залюбовался доблестным шевалье.
— Так что можете передать глубокоуважаемому синьору маркизу, что за дворянское достоинство моего друга де Гуаира ручаюсь я, Огюстен дю Бартас. А ежели он усомнится в моем слове, я ему лично отрежу…
Шевалье мечтательно улыбнулся, не без смущения взглянул на невозмутимую Коломбину и вздохнул.
— В общем, отрежу уши. До свидания, синьор Монтечело, жду вас вечером или завтра утром. Я ужинаю после вечерни, а завтракаю в три[11].
Толстяк, пискнув что-то невнятное, поспешил выкатиться в коридор. Хлопнула дверь.
* * *— Канальи, mon Dieu! — резюмировал шевалье. — Может, им еще и герольда прислать? Да эти итальяшки попросту трусы!
Он резко повернулся, и тут его взгляд вновь скользнул по лицу Франчески.
— Ах, сударыня! Прошу прощения за то, что пришлось повысить голос, но эти макаронники!..
— Ни к чему. — Девушка встала, дернула маленьким острым подбородком. — Это я прошу у вас прощения за неурочное вторжение. Я хотела убедиться, что с синьором де Гуаира не случилось беды. Маркиз Мисирилли — человек влиятельный и к тому же лучший фехтовальщик в Риме.
— Гм-м… — Шевалье помрачнел. — А вы не знаете, сударыня, что предпочитает сей маркиз — шпагу или рапиру? Я понял, что пора вмешаться.
— Дело не в этом.
Я подошел к столу, плеснул в кубок темно-красного, похожего на кровь вина, глотнул — и невольно поморщился.
— Между прочим, шевалье, с этим пойлом вас явно надули. Так вот, дело не в искусстве фехтования. Дуэли в Риме, как и во всем Папском государстве, строжайше запрещены. В лучшем случае — тюрьма лет на пять. Всем, в том числе и секундантам. Это в лучшем случае.
Я говорил, уже зная, каков будет ответ. На миг мне стало стыдно. Наивный голубоглазый шевалье готов поручиться для меня самым святым, что у него есть, — дворянской честью. А я…
А я очень нуждаюсь в шпаге. В надежной шпаге в надежных руках.
— Погодите! — Я поднял руку, не давая дю Бартасу вставить слово. — Вы — изгнанник, эмигрант. Речь идет не просто о дворянском достоинстве. Поверьте, замок Святого Ангела ничем не лучше Бастилии.
При слове «Бастилия» шевалье невольно вздрогнул, но тут же гордо вздернул голову:
— Тем лучше, друг мой! Тем лучше!
— Вы оба ненормальные! — Девушка топнула ногой, резко повернулась ко мне. — А вы!.. Разве… гидравликусам разрешены дуэли?
Я мысленно поблагодарил Коломбину за проявленный такт, мельком отметив, как брови достойного шевалье поползли вверх.
— Гидравликусам, — я вздохнул, — дуэли, конечно, не рекомендованы. Но эти синьоры иного языка не разумеют. Надо объясниться, иначе завтра они вновь пойдут срывать плащи и резать кошельки.
* * *С людьми надо говорить так, чтобы тебя понимали, — второе правило из тех, что записаны в нашем негласном Катехизисе. С японцами — по-японски, с персами — на фарси. Но язык — это лишь первый шаг, даже не шаг — шажок. У каждой нации, каждого сословия, города, селеньица — свои нравы, свои привычки. В славной Италии любят шумные праздники, в Богемии — кукольный театр, в Индии чтят брахманов, а по берегам великой реки Парагвай обожают музыку.
Мы, Общество Иисуса Сладчайшего, — разведчики, легкая кавалерия. Нас понимают везде — и в этом наша сила.
Господа маркизы разумеют только язык дуэли, наречие шпаги, приставленной к горлу.