Низвержение Зверя - Михайловский Александр

Теперь эти планы уже никогда не претворятся в жизнь – и русская столица будет жить, сохранив свой неповторимый облик! И это хорошо. Будет жить и процветать и весь народ этой страны, благословенный самим Всевышним, и никакие темные силы не смогут повергнуть этот народ в прах и попрать его ценности – никогда мне уже больше не придется сомневаться в этом… А если будет жить этот народ – то и всем остальным не грозит участь быть стертыми с лица земли. Я, по крайней мере, постараюсь сделать все, чтобы оправдать оказанное мне доверие. Все, ныне происходящее со мной, я могу расценивать не иначе как улыбку Господа… Если все сложится удачно, то от меня будет многое зависеть, и, возможно, я оставлю свой – не самый худший – след в истории…

Мне вдруг пришла в голову мысль, что только здесь, в этой стране, местом дислокации правителя и правительства является самая настоящая крепость, а не какой-нибудь там дворец. Дворец, разумеется, в Кремле тоже есть, да только он заключен в кольцо крепостных стен и боевых башен. Конечно, сейчас не пятнадцатый век, когда итальянский фортификаторы взводили тут стены и башни из обожженного кирпича с вполне определенной целью защиты города от врагов – но как символ воинствующей страны-крепости Московский Кремль как раз на своем месте. Сюда мы, немцы, по приказу своего фюрера стремились два года назад и почти дошли, но потом откатились, не сумев взять твердыню. А ведь ради этой цели, оказавшейся недостижимой, мы залили своей и чужой кровью половину России! Эта кровь была пролита напрасно…

Фрау Антонова сумела меня убедить, что культ «арийского бога» – это не экспромт, случайно пришедший в голову бесноватому ефрейтору, а домашняя заготовка, теоретическая работа над которой шла с того самого момента, когда Гинденбург привел Гитлера к власти. Пустить этот культ в дело планировалось только после окончательной победы Рейха в Европе, и именно он должен был стать основным итогом развязанной Гитлером войны, а не величие Германии. И вот тогда на Рейх и все подвластные ему страны опустился бы беспредельный тысячелетний ужас господства сатанинских сил, и некому уже было бы поколебать их могущество. О Боже, как я был наивен! Страшно подумать, сколь много людей оказались одурачены, обольщены пламенными речами нашего фюрера. Я видел в Гитлере величайшего военного вождя немецкой нации, но проглядел другие особенности его характера. Но, к всеобщему счастью, его карьеру прервали русские большевики. Сначала они сорвали план войны на востоке, отбив наше наступление на Москву, а потом бесноватый ефрейтор, испугавшись неизбежного поражения, пустил в ход свой давно заготовленный план, превративший Германию во врага всего человеческого рода, сделав из нее рассадник мерзости и греха. Безумец – он пытался изменить Божий промысел! В итоге поражение в войне превратилось в угрозу уничтожения всей немецкой нации. Изменить это ни я, ни даже старшие братья русских уже не можем, остается только бороться с последствиями… И это весьма печально.

Этой ночью я почти не спал – все думал о предстоящей встрече с русским вождем. Тем не менее чувствовал я себя довольно бодро. Многое обдумав и переоценив, морально я был готов к этому ответственному шагу.

Перед визитом к господину Сталину меня переодели – мой изрядно потрепанный мундир генерал-полковника вермахта для подобных мероприятий совершенно не годился. Вчера люди фрау Антоновой в закрытой машине отвезли меня в особое ателье, где с меня сняли мерки, а уже сегодня для меня был готов серый с искрой штатский костюм, который сидел на мне так же ловко, как и генеральский мундир, при этом таковым не являясь. Осмотрев себя в зеркало, я остался очень доволен и решил, что человек, носящий такой костюм, внушает к себе повышенное доверие. Хотя, скорее всего, на людей, подобных господину Сталину, эта магия не действует, поэтому мне на этой встрече лучше быть самим собой.

События, непосредственно предшествующие визиту, не отложились в моей памяти. Хоть от гостиницы до Кремля путь пешком занимал не более четверти часа, меня на эту встречу везли в закрытой машине. С фрау Антоновой мы встретились уже внутри – как я понимаю, на охраняемой территории. Я вышел из машины, она внимательно осмотрела меня и сделала комплимент, что в этом костюме, дополненном такой же серой шляпой, я выгляжу чрезвычайно представительно. Я ответил, что в этом никакой моей вины нет, и все претензии должны быть к портному; затем фрау Антонова сделала мне знак – и я направился вслед за ней. Сосредоточенный на предстоящей миссии, я не особо смотрел по сторонам во время следования по внутренним покоям Кремлевского дворца; я просто шел за ней – за своим Вергилием, сопровождавшим меня по темному большевистскому царству – ориентируясь на стук ее каблуков.

По мере приближения к кабинету господин Сталина мое волнение нарастало. Как-никак мне предстояла встреча с одним из величайших политиков современности… А если считать, что Черчилль уже мертв, то фигур такого класса на мировой шахматной доске остается всего две: Рузвельт, сумевший вытащить свою страну из цепких лап Великой Депрессии и господин Сталин, поднявший Большевистскую Россию из руин гражданской войны. Все остальные – это так: либо хорошо подготовленные посредственности, либо импульсивные дилетанты, к которым, кстати, я отношу и Гитлера. Умный и ответственный политик не полез бы в Россию и не стал бы связываться с Сатаной, ведь Князя Тьмы никогда не интересовала судьба его миньонов… На какое-то мгновение в мою голову закралась мысль, что, так сразу давая фрау Антоновой согласие, я едва ли проявил достаточно ума. Ведь мои жена и сын находятся во власти бесноватого ефрейтора, и если тот узнает о моем сотрудничестве с русскими, моих близких ждет незавидная судьба… скорей всего, они будут мгновенно уничтожены. Наверняка как родственники генерала, находящегося в советском плену, они и так находятся под особым контролем. Но раз я нужен господину Сталину, то, вероятно, имею право просить его об ответной услуге… Я знаю, что у него есть головорезы, сумевшие вытащить короля Георга из-под самого носа у заговорщиков, и почему бы мне не попросить большевистского вождя проявить подобную заботу и в отношении моих родных… Этим я себя немного успокоил.

И вот перед мной распахивается плотная дубовая дверь – и я стою в приемной господина Сталина. Нас встречает плотный лысоватый человек в полувоенной форме без знаков различия[7], с холодными и проницательными глазами. Внимательно посмотрев на меня и фрау Антонову, он снял трубку внутреннего телефона и сказал в нее несколько слов по-русски, запрашивая для нас разрешения войти. После его кивка фрау Антонова решительно направилась к двери в кабинет своего вождя, и я пошел за ней следом. Оказавшись внутри, я вдруг ощутил себя так, будто оказался наедине с большим и опасным зверем вроде тигра. Взгляд желтых глаз затягивал меня как в воронку… Русский вождь выглядел обычным человеком, но тем не менее я всей кожей ощущал его непохожесть на других. Странное дело: невысокого роста, он выглядел гораздо внушительнее, чем можно было предположить, исходя из его изображений, которые мне доводилось видеть. От него будто бы исходило невидимое свечение. Кроме того, его движения, посадка головы и, главное, этот взгляд – все говорило о том, что передо мной истинный титан: решительный, бесстрашный, жесткий и ироничный, чрезвычайно умный и хладнокровный, непоколебимый в своих убеждениях.

– Здравствуйте товарищ Антонова, – сказал хозяин кабинета, – и вас, господин Роммель, я тоже рад видеть. – Говоря это, он оценивающе оглядел меня с ног до головы и, кажется, остался вполне удовлетворен. – То, что год назад вас удалось изъять живым и здоровым, было большой удачей для Советского Союза. Умных людей на этом свете слишком мало для того чтобы разбрасываться ими направо и налево.

С момента моего пленения я уже достаточно изучил язык, чтобы понять каждое слово и даже воспринять эмоции большевистского вождя. Только понять и сказать самому – это далеко не одно и то же. Любая немецкая овчарка способна понять, что ей говорит хозяин, но не способна сказать ни единого слова. Я, конечно, не овчарка, но мой уровень владения русским языком все же далек от идеала.