Проводник в бездну - Василий Большак

— Открой, Налыгач! — услышал знакомый голос, от которого всё похолодело внутри.

— А у нас все д-дома… — Сунул руку в карман, почувствовал прохладную воронёную сталь. «Если один, два — пульну, не я буду, пульну».

— А ну открывайте! Без болтовни! — уже строже прозвучал голос за воротами.

«Нет, не буду пулять».

Приймак, спотыкаясь, кинулся к калитке, на ходу запихнул наган под кругляк. Открыл прикрученную проволокой калитку.

— Вы бы сразу и сказали, как говорил тот, что это вы. Заходите, как говорил тот. Здрасьте!

Поликарп подобострастно кланялся, тактакал.

Антон Яремченко, с ним седой командир и ещё несколько незнакомцев вошли во двор.

— Все? — Поликарп хотел выглянуть за калитку, но один из незнакомцев крепко взял его за ворот кожуха, повернул назад.

— Так, так, так, — протарабанил Поликарп, догадавшись без слов — ему не стоит выглядывать за ворота.

Переступив порог, Поликарп долго шарил по передку новой печи, ещё как следует не просохшей, кричал на Федору:

— Где спички запроторила?

Найдя, он долго чиркал спичкой до тех пор, пока Михаил Швыдак не посветил карманным фонариком. Дрожащими руками Приймак поднёс спичку к фитилю, метнулся к шкафу, нащупал там пузатенький графин, поставил на стол, Федоре кивнул: а ну, сбегай, закуски принеси.

— Чего же вы того… не садитесь?

Федора застыла, потому что седой командир решительно шагнул к Поликарпу.

Чисто выбритый, кубики на петлицах блестели парадным блеском, как и золотистые пуговицы на шинели.

— Ты разрыл яму, пан староста?

— Так, так, так… Что я плету? Какая яма? А разве… т-того… она того? — забормотал Приймак. — Ни слухом ни духом не ведаем. А старостой заставили, людей спросите. Я не хотел… Насильно. Как ни отнекивался, прижали. А охвицер с перевязанной рукой, которого, наверное, вы, хе-хе, угостили, при народе и говорит…

— Где знамя?

Федора ватными, непослушными ногами ступила шаг-второй, поплелась к седому командиру.

— Чего вы привязались, товарищ начальник, зачем ругаете его? Вот же председатель, наш Антон, товарищ Яремченко, не даст соврать. Он знает Поликарпа как облупленного. Иголки чужой Поликарп не возьмёт, не то что…

— Давно святыми да божьими стали? — жёстко произнёс Антон, который до того не вмешивался в разговор.

— Это мы сейчас увидим, — седой командир кивнул Яремченко и Швыдаку. Те вышли в сени.

— Садитесь, — кивнул седой командир Поликарпу и Федоре на лавку.

Приймак и Федора неуверенно сели, руки у них дрожали, а у Федоры к тому же и щека дёргалась.

Придя в себя, Федора заёрзала на лавке.

— Спросите, говорю вам, нашего Антона, товарища Яремченка. Мы же люди свои.

— Ага, — хмуро усмехнулся тот, — свояки. Ваша тётка и моя тётка возле одной печи грелись…

Будто и не услышала Федора Антоновой реплики о родственниках, продолжала:

— Поликарп же и активистом был. Два лета зав-током назначали. И не хотел, а упросили. Один наш завтоком и по сей день где то срок отбывает, а Поликарп не попался…

Но слова эти не произвели впечатления на ночных гостей, и Федора хотела было начать с другой стороны. Но в это время послышался шорох на печи, и командир выхватил пистолет. Федора прикусила язык.

— А ну, кто там, слезай!

— То сынок мой, товарищ начальник, — привстал в поклоне Поликарп. — Сын, Мыколай. Слезай, сынок, слезай, если власть так хочет. Она же наша, советская. А мы советскую власть всегда…

С печи нехотя слез красивый лохматый верзила. Из-под густых бровей хмуро взглянул на отца: «Ну, не говорил я, что зря вы с тем знаменем связались…»

— Стань вон там, в углу! — кивнул командир.

Отворились двери, и Антон Яремченко внёс солдатское бельё.

— Это ещё давнишнее, — засуетился Приймак, — это ещё тогда происходило, Антон, когда кожаные деньги были, хе-хе…

— Весело, вижу, вам.

Поликарп смутился, стёр с физиономии ухмылку.

— Старуха нашила. Семейка у нас, Антон, сам знаешь… Чего же ты молчишь, Федора? — толкнул обалдевшую жену.

— Как же, нашила, — опомнилась Федора. А щека продолжала дёргаться.

— Ты, Поликарп, богатый, — хмурит колючие брови Яремченко.

— Как пёс блохами… Охе-хе-хе, — притворно-тяжело вздохнул Приймак. — Какое наше богатство. На ноги не могли встать после Соловков — сам знаешь.

Может, ещё бы плакался Налыгач, но вновь скрипнули двери, и, прихрамывая, вошёл Швыдак с мешком.

— А это что?

Швыдак вывернул мешок, из него выпали солдатские брюки и гимнастёрки.

Седой командир кивнул на солдатскую форму:

— Тоже старуха нашила?

Молчат Налыгачи. А что скажешь? Прав был Мыколай.

— А там что? — хотел заглянуть Швыдак в подпечье, но поморщился, не смог нагнуться.

— Тряпьё всякое. Баба стирать собралась. Скажи, Федора… Чего ж ты, того…

— А как же, стирать надо. Вши скоро заедят. Знаете же, у Советов мыла в лавке…

— Что ты плетёшь? — Поликарп прищурил глаз, обжёг им Федору. Потом повернулся к Яремченко: — Ты знаешь, Антон, моего тестя. Такой же мудрец был… Правду говорят: кто дураком родился, тот и в Киеве ума не купит.

Швыдак глазами показал партизану, пришедшему вместе с ним, на корыто: вытащи, мол.

Задвигался Мыколай, покачнулся Поликарп на лавке, ещё сильнее задёргалась Федорина щека. А Швыдак ковырнул палкой тряпьё и, не заметив ничего, отошёл в сторону.

Приймак не хотел смотреть на корыто, но оно притягивало глаза, точно нечистая сила. Когда Швыдак пренебрежительно махнул рукой на тряпьё, Приймак облегчённо затарахтел седому командиру:

— Это всё те, как его… красноармейцы бросили.

— Точно, точно, — вставила и своё слово Федора. — Знаете же, как при Советах было с товарами? Обносились.

— Ах, чтоб тебя! — вызверился старый. — Не с тобой, придурок, пьют, не говори — будь здоров!.. Так вот, — снова затарахтел Поликарп седому командиру. — Сколько здесь лю-юду прошло! Ой-ой! Идёт, просит нашу сельскую одёжку. Разве же откажешь нашей дорогой Красной Армии?.. А своё бросает. Мы нисколечки не виноваты.

— А вы, диду, случайно не из Брехуновки будете? — насмешливо щурит глаза Швыдак.

— Да чтоб меня гром разразил, чтоб меня… Я же, Антон, сам знаешь, не сопляк какой-нибудь, законы советские знаю… — И прикусил язык.

Швыдак тряхнул шинель, которую принёс партизан из сеней, и из её карманов посыпались патроны, выпал наган.

— А это что?.. Так ты хорошо знаешь законы… Не попался на току… А оружие тоже бросали красноармейцы?

— Были такие — бросали! — не моргнув, солгал Приймак.

Он уже приободрился — за какие-то брюки не очень накажут товаришочки. А оружие… Так сколько патронов, карабинов и теперь валяется на месте боёв… Если не найдут знамени — пронесёт.

Седой командир сделал знак Швыдаку и Яремченко, и те обратно позапихали солдатское бельё в мешки.

— Последний раз спрашиваю: где знамя? — вплотную подошёл седой командир к Налыгачу.

— Вот тебе раз, опять за рыбу гроши! — вырвалось у Поликарпа. — Вы опять за своё.

— Смотрите, найдём — плохо будет, пал староста! — предупредил командир. — Тогда уже ничто не поможет. Советские законы гуманны. Но не к врагам!

— Да какой из меня враг! Всю жизнь в навозе копаюсь. Сначала на тестя проклятого, а теперь…

Но споткнулся на слове «теперь».

— Вот вам святой крест. — Поликарп набожно поднёс дрожащую руку ко лбу, размашисто перекрестился. — Можете искать.

Мыколай стоял нахохлившись, подпирая спиною печь и засунув руки в карманы брюк. Швыдак заметил движение рук в широких карманах, неожиданно приказал:

— Руки вверх!

И не успел верзила опомниться, как Швыдак сноровисто достал парабеллум из его кармана.

— Со смертью играешь, шкура! — процедил Швыдак.

— В лесу подобрал. — Мыколай стоял бледный.

— А ну, собирайся!

— Антон, за что вы его… — Федора метнулась к Яремченко, нечаянно зацепила толстой ногой корыто, опрокинула его.

Поликарп боком-боком придвинулся к корыту, хотел прикрыть собой тряпки. Но перепуганная Федора или нарочно, или случайно плюхнулась на него всем телом.

Швыдак брезгливо поморщился, а седой командир сурово сказал:

— Знаем — гниды вы, враги! И ты! — кивнул на побледневшего Поликарпа. — И ты! — на Мыколая.

Мыколай вобрал голову в плечи. И сразу стал похожим на свою обрюзгшую матушку. Скривились, задрожали губы. Заикаясь, промямлил:

— Я не в-винов-ват… Ну, нашёл пистолет. Их сейчас у каждого хлопца…

— Так, так, так, — протарабанил Поликарп.

— Ну, смотрите! На этот раз вам сошло, — сделав ударение на слово «смотрите», седой командир взялся за щеколду. — Не сносить вам головы, если сделаете подлость нашим людям!

— Понял, всё понял, — Налыгач, беспрерывно кланялся. — Всё понял, товарищ комбриг.