Государыня - Галина Гончарова

Справедливости ради Людовик был не одинок в своих мыслях.

Вильгельм тоже задумывался о дружбе с Русью. Но….

Ему было не до того. Слишком много забот было в родном королевстве, слишком тяжело ему приходилось. Куда уж там на стороны глядеть?

Остальные же…

Медвежонок вылез из берлоги — и никто не обманывался пушистой шкуркой. Его рассматривали и думали, что выгоднее — получить с него мех, натравить на врага или сразу поднять на рогатину. Мнение медвежонка никого не интересовало.

Русские варвары…

Фу…

Остап внимательно оглядывал море. Вроде как и приказ у них был несложный — походить вдоль берега, разведать фарватер, но ведь тут же и турки шляются! Обнаглели, нехристи!

Ужо задаст им Иван Сирко! Ух как задаст!

Не было на Сечи человека более уважаемого, чем старый воин-характерник.[5]

А уж как не любил он турок с тех пор, как в одной из схваток сложил голову его сын Петр! Глотки бы зубами грыз!

И в поход пошел доброй волей и с радостью, а с ним и войско Запорожское! Кто ж такого атамана ослушается? Это, почитай, удачу потерять, а что казак без удачи? Сирко, говорят, сам черт не страшен… Остап быстро оглянулся — и перекрестился. И тут же — словно нечистый ему глаза отводил — и заметил!

Парус на горизонте!

Схватил подзорную трубу, пригляделся…

Галера! Да не одна… двое турок идут вдоль берега…

— Скидывай мачту!!!

Рев Остапа разнесся на несколько чаек окрест, и казаки ринулись работать. А то как же!

Они-то из воды выступают на два локтя, так что заметить их сложно. А вот сами — видят. Сейчас парус уберут, и…

— Давай вон туда, ребята!

Остап махнул рукой, задавая направление. Точного курса не было, но галеры шли на восток, а это вообще чудесно. Теперь до конца дня чайки будут следовать за галерами, держась с солнечной стороны. Поди, разбери, что там, на воде, то ли лодка, то ли блик, парус уже положили… Не заметят нехристи поганые! Не в первый раз то проверено!

Да и сам Остап сомнений не испытывал.

Две галеры? Восемь чаек?

Бить или не бить? Разумеется, бить! Это вам не Шекспир, тут сомнения ни к чему!

Да и не так уж много продержаться осталось — всего-то часа два, — а потом и солнце сядет. Только вот галеры тут себя в безопасности чувствуют. Ну оно и понятно. Казаки ж только пришли, вот и не успели поучить лиходеев! На то Иван Сирко с волком и побратался, чтоб у нехристей медвежья болезнь случалась!

Естественно, два часа казаки продержались. На галерах было спокойно, никто не суетился, не готовился к бою, не бегал…

Где-то за полчаса до захода солнца казаки постарались подгрести поближе, хотя потерять галеру было сложно — на ней зажгли огни. Опять же в ночи по воде звуки далеко разносятся, а понятие «режим тишины» в обиход еще не ввели. Так что казаки, конечно, подкрались поближе, примерно на пару километров — и стали ждать уже все вместе.

К галерам они погребли ближе к полуночи. Тихо, страшно, молча…

Восемь темных призраков выметнулось из темноты, окружая турецкие корабли. Команда поделилась на две части — одна половина гребла так, что только весла трещали, молча и яростно, а вторая сидела в лодках, разматывая веревки с крючьями, уже готовая к бою… И какой же неожиданностью стало для турок, когда по бортам галеры застучали десятки крюков!

Каждая чайка без натуги несла 50–60 человек, поэтому почти сто крючьев впилось в борта что одной, что второй галеры… Словно простучал коротко и сухо смертельный град.

Какое там воевать!

Проснуться половина не успела!

Казаки уже не молчали. Они шумели, они орали, они вырезали всех, кто встретился им на пути. Прижались к веслам и нырнули под скамейки прикованные гребцы, ужасаясь ярости нападающих. Вышел из своей каюты капитан — и тут же упал с чьим-то ножом в горле. Капитана второй галеры все-таки соизволили рубануть саблей. Тем паче, что турки не гасили фонари на галерах… Куда как удобно для казаков, чьи глаза привыкли к темноте — и теперь турки представляли для них роскошные мишени.

А вслед за первой партией лезли и гребцы, собираясь поучаствовать в развлечении. В каждой чайке оставался, дай Бог, десяток человек — и весьма этим недовольных! Такое развлечение мимо проходит! Ну да ладно, следующий бой — их!

Уже через два часа все было кончено.[6]

На галерах практически не осталось живых турок — так, человек пять, в качестве «языков». Сдать на руки Ромодановскому — пусть допрашивает. Просил ведь, ежели получится, кого захватить… ну так для хорошего человека и не жалко!

Остальные были грубо обшарены, раздеты — а чего добру пропадать? — и скинуты за борт. Казаки обшаривали трюм, не особо покамест разговаривая с прикованными рабами — потом. Свой карман — он завсегда ближе к телу, чем чужие нервы. Хотя и видели, что рабы дрожали. Как же ж! Про казаков такие слухи ходили, что самим иногда страшно становилось! Здоровы ж эти европейцы брехать! И глотки-то казаки зубами рвут, и режут всех, кого ни попадя, и корабли на дно пускают с прикованными людьми…

Разве что новорожденными младенцами казаки не питаются, ну так это еще впереди! Авось придумают!

Вот и пусть чутка подрожат!

Так что Остап молчал до последнего. И только когда забрезжил рассвет, кивнул Дмитро:

— Переведи им. Доведем корабли до Азова — там раскуем их. Получат жизнь и свободу.

Дмитро послушно перевел, но радостных воплей не дождался. Не верили. Ну и не надо, что он — убеждать их будет?

Сами поймут. Когда все сбудется, тогда и поблагодарят. А пока пусть слушаются и лишних хлопот не добавляют!

Ромодановский был весьма рад еще двум галерам — в хозяйстве все пригодится. А турки быстро начали себя чувствовать весьма и весьма неуютно. Казаки не собирались давать им спуску и даже если по нехватке сил не решались идти на абордаж, все равно умудрялись напакостить — подкравшись и от души обстреляв галеру.

Вольной турецкой жизни приходил конец.

Михайла Юрьевич Долгоруков смотрел на монаха злобными глазками:

— Говоришь, ведомо тебе, кто отца моего сгубил?

— Ведомо, князь. И ведомо, почему того убийцу не нашли.

— Коли узнаю, что лжешь ты мне…

— Коли хотел бы солгать — не пришел бы я к тебе сам, князь. Но в то время государь мне доверял, советовался…

— А сейчас терпит с трудом.

Симеон Полоцкий склонил голову. Это верно, у царицы он впал в немилость, а царь ей во всем потакает, потворствует бабской глупости! Нет бы прислушаться к мудрым словам, тогда б и не пришлось…

Ладно. Не о том речь.