Кровавая жертва Молоху - Оса Ларссон

Ей не хотелось все это слышать. Не хотелось слышать о своих родителях. Ей не нужна была правда о той Курравааре, которая не принадлежала ей.

«Гораздо проще держаться на расстоянии от всего этого теперь, когда я стала взрослой, – думает Ребекка. – Мне не нужно общаться с этими людьми. Другое дело, когда я была маленькой. Тогда они сидели в моем классе. У меня не было шансов против них».

– Ей кто-нибудь угрожал?

– Над Маркусом издевались деревенские дети. Они ведь все вместе едут в город по утрам на школьном автобусе. И Суль-Бритт пошла к директору школы, чтобы об этом поговорить. Родители рассердились – на Суль-Бритт! За то, что она посмела обвинить их детей. Однако моя сестра не отступила и ответила им, когда Луиза и Лелле Ниеми кричали и ругались, стоя у нее под дверью. Они делали такие мелкие пакости, из-за которых в полицию не обратишься. Например, врубают дальний свет, когда встречаются с тобой на темной дороге. И – да, они называли ее шлюхой. Беззвучно произносили это слово, когда сталкивались с ней в магазине в городе. А Маркус умолял бабушку ничего не говорить и ничего не делать, потому что будет только хуже. Их сынок мимоходом сталкивает мальчишку в канаву или в сугроб. Отбирает у него вещи. В прошлом году она купила ему три новых рюкзака. Маркус сказал, что потерял их. Неправда, ничего он не теряет.

Достав из мойки грязную посуду, Майя заткнула раковину пробкой и стала наливать воду, складывая тарелки, стаканы и вилки обратно в пенящуюся воду.

– Не знаю, зачем я все это тебе рассказываю. Они полные идиоты, однако они ее не убивали.

Ребекка отметила, что Майя моет посуду по-старому, когда это делали в пластмассовом тазике, экономя горячую воду, а не под струей воды.

– Где они живут?

– В большом желтом доме дальше в сторону залива. Ты хочешь сказать, что сама этого не знаешь? Только не ссорься с ней и с их компанией. Это мой совет, если ты хочешь остаться жить в этой деревне.

Ребекка криво улыбнулась.

– Мне и раньше доводилось ссориться, с кем не надо. Я не из робкого десятка.

Теперь улыбнулась и Майя Ларссон – такой же кривой улыбкой, которая промелькнула и растаяла, словно ее что-то спугнуло. Возможно, скорбь и мысль о смерти матери.

– И то правда. Об этом я, кстати, читала. Да и слышала. Об этом много говорят. Ты убила тех пасторов, это случилось здесь, в окрестностях Курраваары.

«А где-то растут их дети, лишившиеся отца, – подумала Ребекка. – И ненавидят меня».

Она взглянула в свой пустой блокнот.

– Есть ли что-то еще, что ты хотела бы рассказать мне? О Суль-Бритт. Как она вела себя в последнее время? Ее что-то беспокоило?

– Нет. Или, если совсем честно, не знаю. Боюсь, я бы и не заметила. Сижу и кормлю с ложечки маму. Стараюсь угадать ее желания. Только что она жила тут – наводила порядок, прибиралась…

Майя обводит взглядом комнату.

– А теперь она стала маленькая, как птичка. Ты очень похожа на свою мать.

Ребекка почувствовала, как все внутри ее напряглось.

– Спасибо, что ты нашла время для этого разговора, – сказала она дружелюбно, стараясь ничем не выдать себя.

Майя Ларссон перестала мыть посуду и повернулась к ней. Ребекку не покидало чувство, что взгляд Майи буравит ее насквозь.

– Ах вот оно что, – проговорила Майя. – Так, стало быть. Но твоя мама не была злой. И твой папа – не жертва. Если тебе когда-нибудь захочется поговорить об этом, приходи ко мне попить кофе.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответила Ребекка и поднялась. – Мы свяжемся с тобой по поводу Маркуса.

Взглянув на часы, она поняла, что пора ехать на вскрытие.

В прозекторской, как всегда, царил холод. Ребекка Мартинссон и Анна-Мария Мелла даже не пытались снять верхнюю одежду. Слабый запах разлагающихся тел, более ощутимый – моющих средств и больничного спирта – все забивал табачный дым врача Похъянена.

Он восседал на своем рабочем стуле с сигаретой в одной руке и диктофоном в другой. Стул был металлический, на колесиках и напоминал скелет обычного офисного кресла, без спинки. Анна-Мария понимала, что Похъянен редко стоит. Говорили, что еще в прошлом году он перестал водить машину. И слава богу. На дороге он наверняка представлял бы опасность. Изнуренный болезнью, он проводил больше половины рабочего дня, лежа на диване в комнате отдыха для сотрудников. От Похъянена оставалось все меньше, и все заметнее становилась его болезнь. Рак. Внезапно Мелла ощутила приступ необъяснимого раздражения на старого врача.

Под расстегнутым зеленым халатом на нем была надета футболка с изображением Мадонны. Изображение ухоженной певицы в цилиндре с торчащими из-под него светлыми локонами являло собой яркий контраст с его собственным безжизненным цветом лица. Под глазами пролегли темные круги.

Анна-Мария задалась вопросом, как Мадонна вообще оказалась на груди судмедэксперта. Скорее всего, футболку ему подарила дочь. Или внучка. Она и представить себе не могла, что он вообще знает, кто такая Мадонна.

Посреди комнаты на стальном столе лежала на спине Суль-Бритт. Окровавленные латексные перчатки Похъянена валялись рядом со вскрытым телом.

Чуть в стороне его помощница Анна Гранлунд распиливала череп другого мертвеца. Звук электрической пилы, пробивающейся сквозь черепную кость, заставил Анну-Марию содрогнуться. Она махнула рукой Анне Гранлунд, которая махнула в ответ в знак того, что вот-вот закончит. Вскоре она действительно закончила. Отключила пилу, сняла защитные очки и поздоровалась.

«Теперь все делает она, – размышляла Анна-Мария, глядя на Анну Гранлунд. – Все, кроме самого мыслительного процесса».

– Ты куришь прямо тут? – спросила Ребекка, едва смолкла пила. – Тебя выгонят.

В ответ Похъянен выдавил из себя хриплое «кхе-кхе». Все знали, что он мог бы уйти на пенсию много лет назад. Ему разрешалось делать все, что угодно, лишь бы он остался хоть еще на день.

– Вы собираетесь на меня доносить? – с довольной усмешкой прокаркал он.

– Я думала, может быть, ты нам что-нибудь расскажешь, – проговорила Анна-Мария, бросив многозначительный взгляд на мертвое тело.

– Сейчас-сейчас, – прохрипел судмедэксперт.

Он с предостережением махнул рукой, показывая, что они могут пропустить те обязательные па, которые всегда следовали, если Мелла приходила и начинала расспрашивать его до окончания вскрытия. Ругань, когда он выходил из себя из-за того, что она мешает ему, не давая закончить работу. А Анна-Мария пыталась его умилостивить. И в конце концов он сменял гнев на милость.

– Поначалу я подумал о гвоздезабивном пистолете, – начал Похъянен. – Пару раз мне попадались такие случаи – гвозди обычно исчезают под кожей. И кровотечение небольшое, как здесь. Разумеется, при условии, что один из первых ударов смертелен. Но в ранах гвоздей не оказалось, так что…

Надев новую пару латексных перчаток, он пододвинул к себе поднос, на котором лежали толстые полоски срезанной кожи. Анна-Мария подумала, что пройдет немало времени, прежде чем она снова сможет есть бекон.

– Вот входные отверстия на поверхности кожи, – сказал Похъянен, указывая на один участок. – По мелким разрывам в подкожном слое и тканях под ней вы видите, что травма очень небольшая. Нет разреза, рассекшего ткань. А теперь посмотрите сюда. Входные отверстия почти идеально круглые. И они уходят глубоко.

– Шило? – спросила Анна-Мария.

– Близко.

– Доска с торчащими гвоздями? – предположила Ребекка.

Похъянен покачал головой.

Он указал на тело Суль-Бритт левым указательным пальцем и двумя пальцами правой руки, так что его пальцы в нескольких местах отметили три раны, расположенные в одну линию.

– Пояс Ориона, пояс Ориона, пояс Ориона, – повторял Похъянен, показывая на все новые и новые участки. – Поначалу его не замечаешь, потому что уколов слишком много.

– Что? – удивилась Анна-Мария.

– Вилы, – сказала Ребекка.

Похъянен кинул на Мартинссон одобрительный взгляд.

– Да, я тоже так думаю.

Он приподнял руки Суль-Бритт.

– Никаких ран при попытке защищаться. А поскольку кровотечение столь незначительное, могу предположить, что уже первый удар оказался смертельным.

Ребекка чуть заметно нахмурила брови. Похъянен взглянул на нее и пояснил:

– Если ты умираешь, если твое сердце останавливается, то оно не гоняет кровь по твоему телу. Если кровь не прокачивается, то и наружного кровотечения нет. Возьмите, к примеру, Иисуса на кресте. Там написано, что солдаты скрестили ноги тем, кого распяли одновременно с ним, однако не стали скрещивать ноги Иисусу, поскольку он уже был мертв. Потом они воткнули ему в бок пику, и оттуда вытекли кровь и вода. Стало быть, если он не был мертв до того, то умер в этот момент. Мне много доводилось обсуждать этот вопрос с представителями церкви: им так хочется, чтобы Иисус испустил дух именно тогда, как это сказано в Библии.