Червивая Луна - Салли Гарднер

– Я спасу Гектора, – сказал я. – Швырну камень в лицо Родине. Покажу всему миру, что высадка на Луну – обман.

– Стандиш, ты опять замечтался.

Тогда я рассказал им свой план. Я объяснил, что если бы у меня получилось пробраться к павильону, где космонавт будет делать первые шаги, я бы сбежал из толпы рабочих и вышел на лунную поверхность, на виду у камер. Я поднял бы листок бумаги с надписью «ЛОЖЬ». И весь свободный мир узнал бы, что это обман.

– И что дальше? Тебя застрелят на месте, – сказал дед. На лице у него собиралась гневная буря.

Если честно, я не думал про то, что будет дальше, после того, как я покажу свой плакат. Я что-нибудь придумаю по ходу дела. Эта деталь, кажется, не очень хорошо поддавалась планированию. Слишком много «если бы», как всегда.

– Если великана получилось повалить одним камнем, то и я смогу тоже.

– Нет, – сказал дед. – Нет. Идиотская затея.

К моему удивлению, вмешалась мисс Филипс.

– Гарри, может быть, он в самом деле мог бы проникнуть туда и что-то сделать…

– А заодно и сдохнуть, чего уж там, – прервал ее дед. Он ужасно разозлился. И не только из-за моего плана, это было ясно. Тут было еще и то, что случилось с Лашами, с Гектором. – Я потерял семью. Я потерял друзей. Я не собираюсь жертвовать еще и внуком.

Мисс Филипс накрыла его руку своей.

– Вероятность, что нам удастся сбежать, и так крохотная, – сказала она. – Если нас просто убьют, кому от этого какая польза? Никто никогда не узнает, что все это на самом деле – обман. Представители свободного мира проглотят эту ложь, и сделают таким образом Родину всесильной.

Видно было, что дед изо всех сил старается ее не слушать.

– Гарри, – мягко добавила мисс Филипс. – Что бы ни случилось, один ты не останешься. Я обещаю.

Это меня очень успокоило. Мне хотелось говорить еще, но все, что я смог выдавить, было:

– Мисс Филипс правильно говорит. И я от тебя тоже никуда не денусь, хоть я пойду сегодня с тобой, хоть нет.

Деда трясло так, будто у него в пупке разразилось землетрясение. И слезы, те слезы, которые он обещал никогда не лить, покатились лавиной ярости вниз по его лицу. Я его обнял. На это силы у меня еще были.

Он прижал меня к себе. Это я буду помнить до самого конца, когда бы он ни наступил.

Потом он отпустил меня и отвернулся. Плечи у него тряслись, он старался подавить рвущееся из него всхлипывание.

И все равно я был уверен, что смогу бросить камень.

Лунный человек подошел к деду и положил руку ему на плечо, придал ему силу тяжести, чтобы все не разлетелось в разные стороны. Потом он нацарапал что-то в блокноте и передал его мисс Филипс.

Она медленно прочла написанное.

Деду не хотелось этого слышать. И мисс Филипс тоже, как она ни храбрилась.

– Стандиш – наша единственная надежда.

Семьдесят три

Остаток дня я провел с лунным человеком и мисс Филипс. Дед ушел наверх. Не мог больше слушать. Я его не виню. Но мне было нужно продолжать. Я собирался бросить камень.

Лунный человек теперь записывал не в блокнот, а прямо мне в голову. Я точно понимал, что происходит за стеной. У меня была подробная карта. Я знал.

Семьдесят четыре

Теперь я иду наверх, ждать вместе с дедом, пока не настанет время уходить. Мисс Филипс и лунный человек остаются на Подвальной.

Дед вырезает человеческие силуэты в натуральную величину. Зачем – понятия не имею. Он сидит на полу, уставившись в пространство, а вокруг валяются обрезки картона. Похоже, его все это переполнило. Если честно, меня тоже.

Я сажусь рядом с ним. Слова тут не нужны. Даже его мысли, и те звучат слишком громко. Чтобы заглушить их, я пересказываю самому себе все, что произошло. До этого самого момента. До того, как мы с дедом сидим здесь на покоробившемся линолеуме. Я делаю снимок камерой, встроенной в мою голову. Его я унесу с собой. Я пытаюсь различить, как он выглядел молодым, пока не оброс коркой старости и забот. У него большие руки; как корни деревьев, изношенные, натруженные. Эти руки могут расписывать стены, обманывая Навозников; могут чинить все, что сломано. Я ухожу от этих рук. Я знаю, о чем дед думает. Он пытается понять, достаточно ли в нем силы, чтобы меня отпустить. Я пытаюсь понять, достаточно ли силы во мне, чтобы попрощаться с ним.

А что, если мы просто так и будем сидеть здесь, тихо-тихо, не двигаясь? Может, время оставит нас в покое, обойдет стороной?

Занавес.

Титры.

Конец.

Семьдесят пять

Трепать-колотить! Тук-тук-тук; время вздрогнуло и пошло снова, наши сердца пробежали круг по стадиону. Мы оба поднимаем головы. Я вскакиваю. Сыщики обычно так не церемонятся. Стучаться не в их привычках. Но нет, тут совсем другая хрень. Они зашли проверить, на месте ли мы, и велят снять светомаскировку. Напоминают, что наутро к шести тридцати мы должны быть готовы.

– Да, – отвечаю я, а сам надеюсь, что они не углядели деда на линолеуме, с пустым выражением лица, в компании двух картонных силуэтов.

Я закрываю дверь, и дед медленно поднимается на ноги.

– Пора, – говорит он. – Стандиш, нам пора.

Он прикрепляет силуэты к спинкам двух сломанных стульев. Теперь понятно, что он задумал. Они выглядят в точности, как мы с дедом. Блин, он такой хитроумный, всегда думает на один ход дальше. Он знал, что сыщики будут нас высматривать. Уже сумерки, и пламя свечей дрожит, делает свое дело: картонные фигуры смотрятся совсем как настоящие. Сыщиков они, по крайней мере, обманут, те будут думать, что мы покорно ожидаем своей участи.

Около десяти мы проползаем по полу через кухню к лестнице. Я вдруг понимаю, что за последние пять часов дед сказал всего четыре слова: «Пора, Стандиш, нам пора».

Семьдесят шесть

В комнате, где раньше была спальня моих родителей, дед вручает мне полосу картона. Она заправляется под одежду, как пояс. На обеих сторонах дед вывел своим чудесным почерком слово «ЛОЖЬ». Знаете, что? Я теперь думаю, он именно этим занимался, пока я сидел в подвале. Силуэты – это уже потом, на закуску.

– Пращи у меня для тебя нет. Придется обойтись этим, – говорит он.

Я решаю не говорить то, что просится на язык. Наверное, так лучше.

Я натягиваю на себя лохмотья, которые нашел для меня дед. Их постыдилось бы и пугало. Дед приносит старую мамину косметику. Он осторожно накладывает мне на лицо высохшие белила, углубляет тенями глазницы, натирает руки глиной.

Из зеркала в огромном гардеробе на меня смотрит призрак. Мой собственный.

Семьдесят семь

Мисс Филипс пришла наверх с Подвальной и сидит теперь в тени на верхней ступеньке.

Я знаю, зачем. Прощаться. Сказать то, что сказать нельзя.

Дед открывает заднюю дверь и поворачивается к ней.

Лицо мисс Филипс, обычно такое жесткое и неприступное, теперь изранено и смягчено слезами. Она кивает.

Мы выходим. Луна уже взошла над стеной. После появления лунного человека дед разобрал бомбоубежище. Остатки он сложил в поленницу, скрывающую вход в лаз. Дед снимает верхний лист гофрированного железа. Когда я пролезу, он положит его обратно, чтобы никто ни о чем не догадался.

Вот и моя могила, уже готова, ждет. Назад хода теперь нет. Я на ничейной полосе, на чужой земле. На такой земле, на которой ни одному идиоту быть не захочется.

Целую деда.

Я не ожидаю, что он заговорит.

Он говорит:

– Стандиш, я тобой горжусь.

Семьдесят восемь

Я уже мертв. Вопрос только в том, как я умру.

Я вижу то, что увидел Гектор, когда пролез насквозь. Люк совершенно исчез среди зарослей терновника и крапивы. Я умудрился разодрать шорты и расцарапать ноги, пробираясь через всю эту перепутанную природу.

Я стряхиваю с себя землю, как могу, а остаток втираю в тело. Я весь в грязи, ноги окровавлены. Я лезу наверх, где раньше был луг. Теперь раненая земля ведет там битву с колеями от колес грузовиков. Вдалеке виднеется тот безобразный дворец, уставился на меня своими стеклами.

Я знаю, куда идти. Карта лунного человека выжжена у меня в голове. Сортиры, впрочем, дальше, чем я представлял. Так светло, что можно почти поверить, будто на улице яркий полдень, хотя на самом деле надвигается ночь.

Забавно: когда придумываешь, все кажется так просто. Я все рассчитал. Я проберусь внутрь, отыщу Гектора, швырну камень, а потом мы вместе сбежим. Но гребаная реальность всегда вмешивается в планы. Я иду к сортирам, которые оказываются неподалеку от уродского здания. Можно закрыть глаза, и не ошибешься – так разит говном. Включается прожектор, как ищущий глаз в вышине. Спокойно, Стандиш. Спокойно.

– Стой! – кричит охранник. Луч прожектора прикалывает меня к земле.

Звук бегущих ног. Два Навозника хватают меня и тащат. Передо мной человек, лица которого я не могу разглядеть – слишком яркий за ним свет.

«Это только начало, – думаю я, – и только бы прямо тут не настал конец. Только бы не кожаный». Я зажмуриваюсь.

– Отверните свет, – приказывает человек.