Джоконда улыбается ворам - Евгений Сухов

Колеса кареты слегка поскрипывали, погружая провинциала в забытье. От дремы Леонардо очнулся только тогда, когда карета остановилась после заставы и громкий голос городского стражника заставил невольно вздрогнуть и глянуть в окно. Первое, что бросилось Леонардо в глаза, так это празднично разодетая толпа, устремившаяся на утреннюю молитву в высокий собор, стоявший на широкой площади. У самого окна остановился какой-то долговязый старик в маленькой шляпе рыжевато-коричневого цвета и в дорогом костюме из черной парчи. Будто бы почувствовав направленный взгляд, он неожиданно улыбнулся мальчугану щербатым ртом и, в приветствии махнув рукой, потопал в церковь следом за остальными.

– Проезжай! – распорядился стражник, возвращая документы отцу.

Карета тронулась, легко подрагивая по выложенному булыжнику.

– Отец, а почему он нас остановил? – спросил Леонардо.

– Посмотри туда, – махнул Пьеро на высокую красную башню.

Повернувшись, Леонардо увидел человека, повешенного на балке, руки которого были связаны за спиной. По его богатой одежде было понятно, что он принадлежал к высшему аристократическому сословию. Сюртук из бордового бархата; на узких плечах темно-синяя отороченная мехом горностая куртка, из-под которой проглядывал голубой костюм с черными и белыми бархатными нашивками. На высохшей голове красная шляпа с небольшими полями. Но больше всего Леонардо поразила усмешка, застывшая на его мертвых губах, как если бы он посылал убийцам презрение с того света.

– Кто это? – внутренне содрогнувшись, спросил Леонардо, посмотрев на беспристрастное лицо отца.

– Это один из врагов Медичи, нынешних хозяев Флоренции.

– И что же он сделал?

– Этот человек готовил против них заговор и хотел отобрать город. – И, посмотрев в окно, задумчиво произнес: – Не дай бог заполучить тебе такого могущественного недоброжелателя, как герцог Медичи. Эй, Козимо, останови подле того собора.

– Слушаюсь, хозяин, – энергично отозвался кучер и придержал коней подле фасада церкви Санта-Мария Новелла.

– Подождите меня здесь, – сказал Пьеро, забирая с собой сумку, – я сейчас подойду.

Спрыгнув на брусчатку, нотариус направился к трехэтажному каменному дому, на углу которого висел кованый башмак. Открыв дверь, прошел в мастерскую, где под присмотром крупного сапожника в длинном черном переднике четверо учеников изготавливали туфли.

– Кто к нам пришел! – поднялся на встречу башмачник, раскинув могучие руки. – Да это же сам мессер Пьеро!

Башмачник был громаден – распрямившись, он едва не цеплял макушкой высокий потолок, – с курчавыми длинными волосами, толстой шеей, пухлыми капризными губами, собранными в бутон, крючковатым носом, указывающим на его восточное происхождение, и черными хитроватым глазами, взирающими цепко и заинтересованно.

Такого человека обмануть было непросто. Наверняка в его жилах текла цыганская кровь, и оставалось только удивляться, какие именно обстоятельства заставили его поменять прохладу кибиток на духоту сапожной мастерской. Возможно, что здесь тоже существовала какая-то своя выгода.

– Ты не ошибся, Скамучья, это я собственной персоной. Ты просил прикупить для тебя нечто особенное.

– Что ж, приятно слышать. Теперь я вижу, что ты не забываешь просьбу старого друга. Что же ты для меня принес?

Вытащив из сумки разрисованный щит, Пьеро показал его башмачнику, и по тому, как менялось его лицо – от небрежно-доброжелательного до удивленного и наполненного страхом, – он понял, что работа произвела большое впечатление. Взяв щит, башмачник осмотрел его с противоположной стороны, как если бы хотел увидеть гадов, вылезающих из преисподней, а потом удивленно покачал головой.

– Ты меня немало удивил, Пьеро. Признаюсь тебе откровенно, я никогда прежде не видел подобного. Наверняка человек, раскрасивший этот щит, побывал в аду! Вот только как ему удалось оттуда выбраться? Пьеро, назови мне имя этого человека, я хочу поговорить с ним. У меня столько грехов, так что Господь наверняка определил для меня место в аду, и я должен знать, как оттуда выбраться.

– Ты преувеличиваешь, Скамучья, мне кажется, нет вещей, что могли бы тебя напугать.

– Ха! Я преувеличиваю? Да этот щит способен напугать целое войско, не то что старого Скамучья. Кто же нарисовал этот щит?

– Этот щит нарисовал… один художник.

Башмачник хлопнул себя ладонью по лбу.

– Ах, да, конечно же, художник! Как же я мог думать иначе? Только они такие грешники и только у них такое богатое воображение. И кто же этот художник?

– Тебе этого знать не нужно, – широко улыбнулся Пьеро.

– Почему же «не нужно»? Должен же я сообщить детям имя этого мастера, когда они передадут щит моим внукам. Признайся мне, этот щит расписал великий Филиппо Брунелли?

Пьеро, смеясь, отрицательно покачал головой:

– Уймись!

– Ага, вижу, что я на правильном пути. Это Донателло?.. Риберти? Впрочем, так мог нарисовать еще и Мозаччо.

– Скамучья, даже не пытайся узнать имя этого художника, иначе мне придется продать тебе этот щит за настоящую цену.

– И сколько же это будет стоить?

– В таком случае тебе придется распродавать все свое имущество, включая мастерскую вместе с учениками, – посмотрел он на юношей, прислушивавшихся к разговору. – А мне просто хочется сделать тебе приятное.

– Хм, может, ты действительно прав. И во сколько обойдется мне это… приятное?

– О! Я попрошу немного, – воздел Пьеро глаза к небу, мысленно просчитывая сумму, какую следует вытянуть из башмачника. – Думаю, что сто дукатов будет в самый раз.

– Сто дукатов?! – невольно ахнул башмачник, продолжая рассматривать щит.

Хмыкнув, Пьеро проговорил:

– Или ты полагаешь, что работа великого Филиппо Брунелли не стоит таких денег?

– Мне следует понимать твои слова так, что ты назвал мне имя художника, расписавшего этот щит? – прищурился недоверчивый башмачник. – Хорошо! Я дам тебе за этот щит сто дукатов! Кто бы ни разрисовывал этот щит, но он стоит этих денег. У этого человека настоящее дарование!

Отцепив от пояса объемный кожаный кошель, инкрустированный жемчугом, он развязал горловину и, достав горсть монет, отсчитал сто дукатов.

– Возьми! Если у тебя будет что-нибудь похожее, неси непременно мне! Всегда отыщешь во мне благодарного покупателя.

– Не переживай, Скамучья, я так и сделаю, – не скрывая удовольствия, проговорил мессэр и положил в карман деньги. – Поверь мне, тебя ожидает сюрприз.

Расставшись с башмачником, довольный Пьеро быстрым шагом заторопился к карете.

– Так куда мы теперь? – спросил слуга, взяв поводья.

– Ты знаешь, где находится мастерская Верроккьо? – спросил Пьеро.

– Андреа дель Верроккьо? – почтительно переспросил слуга.

– Его самого.

– Знаю. Около Палаццо Веккьо.

– Вот и поезжай туда.

Встряхнув поводьями, слуга поторопил лошадок.

– А ну, пошли! Застоялись, черти!

Кучер аккуратно проезжал по узким улочкам города, порой они бывали настолько узкими, что бока кареты едва не касались стен домов. Прохожие, встречавшиеся на пути, предусмотрительно прятались в подъездах, во дворах. Еще через полчаса показалась зубчатая башня Палаццо Веккьо.

– Приехали, хозяин, – объявил Морицио.

Пьеро вышел из кареты и направился под арку в небольшой каменный пристройке огромного серого здания, где располагалась мастерская знаменитого художника.

Андреа дель Верроккьо оказался мужчиной крепкого сложения немногим за сорок лет. Одет он был не без изыска: в темно-синий камзол, отороченный внизу бархатной ленточкой; могучую шею обтягивал плотный ворот с большой золоченой пуговицей. Крупный с горбинкой нос контрастировал с тонкими бесцветными губами; лоб у маэстро был высокий, прорезанный грубоватыми длинными морщинами; брови слегка нависшие, из под них на собеседника взирали зеленовато-серые глаза.

Во внешности художника не отмечалось ничего значительного, да и одеждой он не особенно отличался от жителей квартала. Глядя на него, трудно было поверить, что он один из самых именитых художников Италии. Именно ему заказывали бюсты и портреты наиболее выдающиеся граждане Флоренции. Именно в его мастерской изготавливали резные саркофаги для герцогского семейства Медичи. Именно его руками был отлит крест, украшавший Флорентийский собор. Именно он написал картины «Благовещение» и «Крещение Христа».

– Ты помнишь, два года назад мы с тобой как-то говорили о моем сыне Леонардо? – спросил Пьеро у художника.

Леонардо удивленно перевел взгляд на отца. Ему всегда казалось, что его отец человек значительный, пользующийся в обществе немалым влиянием и уважением, но сейчас в его голосе слышались откровенные заискивающие нотки.

– Что-то припоминаю, – слегка покачав головой, Верроккьо безо всякого интереса посмотрел на смущенного Леонардо. – Кажется, ты говорил, что он умеет неплохо рисовать.