Век наивности - Эдит Уортон

И она оглядела стол, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели ее слова.

— Почему Элайн? — засмеялся ее брат.

— Не знаю… это звучит как-то более по-польски, — краснея, ответила Джейни.

— Это звучит более вызывающе, а она едва ли хочет привлекать к себе внимание, — сдержанно отозвалась миссис Арчер.

— А почему бы и нет? — вмешался Ньюленд, которого внезапно обуяло желание поспорить. — Почему бы не привлечь к себе внимание, если ей хочется? Почему она должна прятаться, как будто она себя опозорила? Разумеется, она «бедняжка Эллен», потому что имела несчастье неудачно выйти замуж, но, по-моему, это не причина опускать голову, словно она какая-то преступница.

— Сколько я понимаю, это линия, которой намерены придерживаться Минготты, — задумчиво проговорил мистер Джексон.

Молодой человек покраснел.

— Я не нуждаюсь в их подсказках, если вы это имеете в виду, сэр. Госпожа Оленская несчастлива, но это не делает ее отверженной.

— Ходят слухи… — начал мистер Джексон, искоса взглядывая на Джейни.

— Да, я знаю, про секретаря, — подхватил молодой человек. — Что за чушь, мама, Джейни уже взрослая. Говорят, секретарь помог ей уехать от негодяя-мужа, который в полном смысле слова держал ее в заточении. Ну и что такого? Надеюсь, любой из нас в подобном случае поступил бы точно так же.

Мистер Джексон обернулся, чтобы через плечо сказать печальному дворецкому:

— Быть может… этот соус… пожалуй… только капельку, — после чего, отведав соуса, заметил: — Мне сказали, что она подыскивает дом. Она собирается здесь поселиться.

— А я слыхала, что она собирается развестись, — храбро вставила Джейни.

— И прекрасно сделает! — воскликнул Арчер.

В чистой, безмятежной атмосфере арчеровской столовой слова эти произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Миссис Арчер подняла свои тонкие брови особым образом, означавшим: «здесь дворецкий!», и молодой человек, зная, что обсуждать столь интимные предметы на людях — дурной тон, поспешно перешел к рассказу о своем визите к старой миссис Минготт.

После обеда, согласно старинному обычаю, миссис Арчер и Джейни, оставив джентльменов курить внизу, прошелестели своими шелками по лестнице, ведущей наверх в гостиную, где они, усевшись друг против друга у карселевской лампы[39] с гравированным круглым абажуром, за рабочим столиком красного дерева, под которым висел зеленый шелковый мешок, принялись с двух сторон вышивать полевые цветы на гобелене, предназначенном для украшения «запасного» стула в гостиной молодой миссис Ньюленд Арчер.

Покуда в гостиной совершался этот ритуал, Арчер усадил мистера Джексона в кресло у камина в готической библиотеке и подал ему сигару. Мистер Джексон удовлетворенно погрузился в кресло, без всякой опаски закурил добротную сигару (сигары покупал Ньюленд) И, вытянув свои старые тощие ноги к горящим углям, произнес:

— Вы говорите, что секретарь всего лишь помог ей уехать, мой мальчик? Так вот — он все еще продолжал помогать ей год спустя, ибо их встретили в Лозанне, где они вместе жили.

Ньюленд покраснел.

— Вместе жили? Ну и что? Почему она не имеет права начать новую жизнь? Я сыт по горло лицемерием, которое готово заживо похоронить молодую женщину лишь потому, что муж ее предпочитает жить с содержанками.

Он умолк и сердито отвернулся, чтобы раскурить сигару.

— Женщины должны пользоваться свободой — такой же свободой, что и мы, — объявил он, сделав тем самым открытие, ужасающие последствия коего досада помешала ему как следует осознать.

Мистер Джексон еще ближе вытянул ноги к углям и сардонически присвистнул.

— Ну что ж, — сказал он, помолчав, — граф Оленский, очевидно, разделяет ваше мнение — сколько мне известно, он еще и пальцем не шевельнул, чтобы вернуть жену.

6

Втот вечер, после ухода мистера Джексона, когда дамы отправились в свою задрапированную ситцем спальню, Ньюленд Арчер задумчиво поднялся к себе в кабинет. Заботливая рука, как обычно, поддерживала огонь в камине, прикручивала фитиль, и комната с рядами книг, статуэтками фехтовальщиков из бронзы и стали на каминной полке и многочисленными фотографическими снимками знаменитых картин казалась особенно уютной.

Когда он уселся в кресло возле камина, глаза его остановились на большой фотографии Мэй Велланд — она подарила ему свой портрет в первые дни их романа, и теперь он вытеснил с его стола все остальные. С новым чувством благоговейного восторга смотрел он теперь на чистый лоб, серьезные глаза и невинный улыбающийся рот юного создания, чьим духовным наставником ему предстояло сделаться. Внушающий трепет продукт общественной системы, к которой он принадлежал и в которую верил, девушка, не ведающая ничего и ожидающая всего, словно незнакомка, смотрела на него сквозь знакомые черты Мэй Велланд, и он еще раз почувствовал, что брак — не тихая пристань, как ему внушали, а плавание по неизведанным морям.

История графини Оленской сдвинула с места его прежние устоявшиеся убеждения, и теперь они беспорядочно кружились у него в голове. Его собственное восклицание — «женщины должны пользоваться свободой — такой же свободой, что и мы» — затронуло самую основу проблемы, которую обитатели его мира молчаливо согласились считать несуществующей. «Порядочные» женщины, какое бы зло им ни причинили, никогда не стали бы домогаться той свободы, какую он имел в виду, и поэтому рыцари вроде него — в пылу спора — с тем бóльшим великодушием готовы были им ее даровать. Эти словесные щедроты были на самом деле всего лишь обманчивой маской, скрывавшей неискоренимые условности, которые опутывали все на свете и втискивали людей в старые рамки. Однако он взял на себя защиту кузины своей невесты, совершившей такие поступки, которые — будь на ее месте его жена — дали бы ему право обрушить на нее все громы и молнии церкви и государства. Дилемма, разумеется, была чисто гипотетической, — коль скоро он не гнусный польский аристократ, нелепо рассуждать, в чем состояли бы права его жены в том случае, если бы он им был. Однако Ньюленд Арчер обладал богатым воображением и потому почувствовал, что узы, связывающие его с Мэй, могли бы стать невыносимыми по причинам гораздо менее грубым и осязаемым. Что, в сущности, они знают друг о друге, если он, как «порядочный» молодой человек, обязан был скрывать от нее свое прошлое, тогда как она, будучи девицей на выданье, обязана не иметь вообще никакого прошлого, которое следовало бы скрывать? Что, если по какой-нибудь деликатной причине, которая скажется на них обоих, они друг друту наскучат, перестанут понимать и будут лишь раздражать друг друга? Он мысленно перебрал семьи своих друзей — те, что считались счастливыми, — и не нашел ни одной, которая хотя бы отдаленно соответствовала картине нежной и страстной дружбы, какую он рисовал себе, думая о своем союзе с Мэй. Ему стало ясно, что такая картина предполагает со стороны Мэй опыт, широту мысли и свободу суждений, отсутствие которых в ней старательно воспитывали, и содрогнулся от предчувствия, что его брак обречен стать таким же, как большая часть браков вокруг него, — скучным сочетанием материальных и светских интересов, скрепляемых неведением с одной стороны и лицемерием — с другой. Супругом, который более других приблизился к воплощению этого завидного идеала, представился ему Лоренс Леффертс. Как и подобало верховному жрецу «хорошего тона», он с таким совершенством приспособил жену к собственным удобствам, что даже в разгаре его мночисленных романов с чужими женами она, пребывая в полном неведении, весело лепетала: «Ах, Лоренс такой добродетельный», и с негодованием краснела и отводила взор, если кто-нибудь в ее присутствии намекал, что Джулиус Бофорт (как полагается «иностранцу» сомнительного происхождения) имеет известную всему Нью-Йорку «вторую семью».

Арчер попытался утешить себя мыслью, что он не такой осел, как Ларри Леффертс, а Мэй не так простодушна, как бедняжка Гертруда; но ведь разница, в конце концов, только в умственных способностях, а не в общепринятых правилах поведения. В сущности, все они живут в мире иероглифов, где ничего реального никто никогда не говорит, не делает и даже не думает и где реальные вещи представлены лишь условными знаками. Взять хотя бы миссис Велланд. Отлично понимая, почему Арчер настоял, чтобы она объявила о помолвке своей дочери на балу у Бофортов (и, уж конечно, ожидая от него этого), она тем не менее чувствовала себя обязанной делать вид, будто она этого совсем не хочет и лишь уступает его настояниям, подобно тому как в книгах о первобытном человеке, которые образованные люди уже начинали читать,[40] невесту дикаря с криками вытаскивают из родительского шалаша.