Законодатели - Вера Крыжановская-Рочестер

Маги приветствовали мое решение и были ко мне ласковы из жалости, которую внушает приговоренный на смерть. Мне дали некоторое время для отдыха и восстановления сил; вместе с тем я воспользовался обществом Эбрамара, который своим дружеским участием и влиянием поднял мой дух, утешил и придал мне мужества.

Наконец настал день моего отправления, и меня торжественно посвятили на будущий труд. Когда я преклонил колени перед Верховным магом, он благословил меня, помазав голову маслом, и окропил водой; в тот же миг из глаза великого иерофанта сверкнул молниеносный луч света и поразил мой лоб.

Неописуемое чувство охватило меня. Словно что-то тяжелое и холодное спало с моего мозга: я вдруг осознал, что снова обрел все мое утраченное знание, и оно показалось мне даже яснее, могущественней прежнего. Я был так счастлив в ту минуту, что даже предстоявшее мне тяжелое искупление утратило свою горечь; с восторженной верой дал я клятву неустанно работать и быть послушным орудием воли Создателя.

Затем я простился с братьями-магами и адептами, а великий иерофант подал мне чашу с теплой жидкостью, которую я выпил. Эбрамар помог мне лечь на ложе, и я уснул, убаюкиваемый могучими звуками. Мне казалось, что музыкальные волны качают меня в воздухе, а потом я совершенно потерял сознание…

Очнувшись, я оказался в небольшой пещере, залитой бледно-голубоватым светом, сквозившим сквозь легкий пар. Голова была тяжела, руки и ноги словно застыли, и я не мог дать себе отчета, где нахожусь. Привстав, я осмотрелся, и тогда ко мне вернулась память, а сердце забилось сильнее. С любопытством, но и с горечью разглядывал я свое новое жилье и находившиеся там вещи, жалкие остатки блестящего прошлого.

В глубине пещеры находился престол с семисвечником, на нем хрустальная, увенчанная золотым крестом чаша, золотой магический крест, который великий иерофант имел при себе во время моего посвящения, и книга в металлическом переплете. На одной из стен были полки с лежащими на них свитками, рукописями и книгами, одним словом – библиотека, дававшая мне возможность, как я позднее убедился, продолжать занятия.

Посредине был большой каменный стол и такой же табурет, а на столе стояла лампа известного мне устройства; тут же стояли две большие шкатулки с кое-какой хозяйственной утварью, некоторыми инструментами и необходимыми туалетными принадлежностями, а также и с различными мелкими предметами роскоши, которыми по доброте своей снабдил меня уже Эбрамар. В сундуке, у стены, находилось все, что могло мне понадобиться для магических действий, как то: треножники, инструменты, травы, ароматы и различные снадобья.

В смежной пещере устроен был глубокий водоем, куда вливался струившийся из скалы источник, а рядом находилась каменная скамья и мховая постель, покрытая толстым одеялом. В двух больших сундуках хранилось платье: для работы – кожаное и из темной шерсти, а для религиозных церемоний было полотняное; был тут и теплый плащ с капюшоном, а также сандалии, кожаные и плетёные из соломы. На каменном столе около постели стояла моя хрустальная арфа и лежал большой, с печатью Великого иерофанта свиток, который я развернул и прочел следующее:

«Там, где ты находишься, сын мой, все – дико и необратимо, но преисполнено естественными богатствами, и все доступно тебе по силе твоей и знанию. Используй их, и ты создашь вокруг себя желанное изобилие. Наука делает тебя повелителем стихий, а в библиотеке, данной в твое распоряжение, ты найдешь все нужное, чтобы увеличить свои силы и расширить познания.

Учись, но не спеши, потому что торопливость указывает лишь на несовершенство. Если будешь работать, то не заметишь времени и не познаешь скуки, которая служит ужасным бичом для лентяев и корнем всяких преступлений. Кто работает, тот пожирает время. Ты знаешь, что для мысли не существует расстояния; значит, твой призыв всегда дойдет до нас, а потому ни в совете, ни в поддержке у тебя не будет недостатка». Далее следовали наставления относительно дневника, который я обязан был вести, чтобы отмечать в нем ход моих работ и постепенного развития планеты.

Несмотря, однако, на успокоение Великого иерофанта, мне было невыразимо грустно, и я чувствовал себя разбитым. Совершив омовение, я вышел взглянуть на окружавшую меня местность.

Но едва я сделал несколько шагов от пещеры, как замер в ужасе. Убежище мое оказалось вырытым искусственно или самой природой в глыбе черных голых скал, одиноко возвышавшихся посреди обширной отовсюду окружавшей их равнины.

Вдаль, насколько хватало глаз, тянулись огромные болота, откуда поднимались облака пара, а местами били фонтаны горячей, по-видимому, воды, выбрасывавшей камни на значительную высоту.

Воздух был тяжел и густ, насыщен серными испарениями, серый туман заволакивал небо, пропуская лишь бледный дневной свет и скрывая горизонт лиловатой дымкой.

Я уже прошел научное испытание оплодотворения пустынной и бесплодной местности; но в сравнении с тем, что я видел перед собой, все это было детской забавой. И сердце мое мучительно сжалось…

Среди болотистых пустынь, где не виднелось даже ни клочка мха, я был одинок; мне одному предстояло бороться с этой отвратительной природой, в раздражавшем нервы сумраке и душившей меня до потери сознания атмосфере.

Чуть не бегом вернулся я в пещеру и опустился на землю.

Голова кружилась, сердце учащенно билось так, что едва можно было дышать, и я подумал уже, что умираю, да вспомнил о своем бессмертии и пришел в полное отчаяние. Возложенная на меня задача казалась выше моих сил, а жизнь здесь представлялась бесконечной агонией, потому что умереть я не мог.

Словом, было очень тяжело. Я переживал один из самых мучительных часов моей жизни, как вдруг, целительным бальзамом в ушах раздался шепот дружески ободряющего и ласкового голоса:

– Опомнись, Удеа! Молись, и найдешь силы все выполнить.

Я вздрогнул и приподнялся. Значит, я не один; было существо, которое думало об отверженном и поддерживало его. А верный друг был прав: прежде чем приняться за исполинскую работу, следовало очистить себя и подкрепиться молитвой.

Я стряхнул с себя оцепенение, облекся в белое одеяние, а затем начал молиться и петь магические гимны под звуки хрустальной арфы. Скоро меня объял молитвенный восторг, звуки инструмента становились все могучее, атмосфера дрожала и волновалась, пещера моя наполнилась светом, а в чаше появилась пурпурная эссенция, от которой валил пар. Я выпил, и таинственная влага огненным потоком разлилась по всему моему существу, придав мне чудодейственную силу. Никогда не чувствовал я себя таким крепким, никогда так легко не работал мой мозг и никогда столь отчетливо не представлялось мне мое знание.

Снова вышел я из пещеры; но на этот раз окружавшая меня грустная картина природы уже не внушала ни страха, ни отвращения: я видел в ней лишь поле для труда.

Не теряя времени, принялся я за работу. Прежде всего вызвал я флюидических исполинов стихий – разумные силы огня и воздуха, воды и земли, – и эти покоренные моей волей и знанием труженики, тесно примкнув ко мне, как четыре светлых луча, стали моими помощниками и служителями.

Часто гремел вокруг меня хаос разъяренных стихий; но при виде того, как полчища астральных работников покорно подчинялись моим приказаниям, исчезал всякий страх, энергия моя усиливалась, а возбуждение доходило до того, что я не чувствовал ни малейшей усталости. В тот день, когда труды мои увенчались первым успехом, когда вредоносные испарения рассеялись и показался кусочек голубого неба, а царственное светило озарило все своими живительными лучами, я упал на колени, и из сердца моего полилась горячая благодарственная молитва к Неизреченному Существу, Творцу всех этих чудес.

Как естественно и понятно стремление первобытных народов обожествлять солнце; они инстинктивно чувствуют, что из него бьет источник жизни.

С помощью этого могучего пособника я и продолжал работу. Под влиянием его огненных лучей из земли поднялось мощное дыхание, болота исчезли, быстро материализовались отпечатки земной ауры, хранящие в себе вещества, из которых образуются видимые формы, и почва покрылась пышной растительностью.

Любуясь восхитительными картинами, вызванными моим трудом и знаниями, я испытывал удовлетворение человека, исполнившего свой долг. Но я был один, всегда один… Порою душу угнетала тоска по родине, мучила почти болезненная жажда услышать человеческий голос вместе с душевной усталостью и невыразимой словами потребностью отдыха. В такие-то тяжелые минуты меня никогда не покидала дружба Эбрамара, и благодатное забытье смежало мои усталые глаза. Тогда я видел своего друга, его горячая, светлая рука опускалась на мое чело, его глаза с любовью смотрели на меня, и я чувствовал, как все существо мое проникалось живительной теплотой, совсем иной, чем обычно действующая сил природы. Я чувствовал потоком изливавшуюся на меня любовь. Недаром любовь дает счастье, ибо представляет она совершенно особенную субстанцию такой силы, что влияет даже на посвященного.