Тайны и феномены эпох. От древних времен до наших дней - Юрий Пернатьев

Храм имел размер 60 х 50 метров и очень толстые стены. Центр его занимал крытый дворик, где были обнаружены терки, пестики и кувшины. На стенках сосудов найдены следы галлюциногенного растения эфедры, а на пестиках – следы мака. Надо понимать, что всю эту смесь перетирали и добавляли в какой-то напиток, приготовление которого составляло великую тайну.

Внутри по периметру храма располагались алтари с углублениями для огня и священные места расположения богов – вероятно, там помещались их изваяния. По результатам раскопок можно сделать вывод о том, что если религиозные действа производились с использованием галлюциногена, секрет которого хранился в глубочайшей тайне, то в обыденной жизни на использование средства такого типа был наложен строгий запрет.

Согласно некоторым исследованиям, именно эфедра и мак являлись основными претендентами на компоненты, входящие в сому – священный напиток Ригведы. Хотя при этом не отрицается и возможность приготовления сомы из како- го-то гриба, например мухомора, но, скорее всего, это маловероятно по причине его относительно слабых галлюциногенных свойств.

По мнению ученых, именно эфедра, мед и мак могли использоваться в Элевсинских оргиях. Возможно, они входили в состав элевсинского пива, которое готовили к празднику. По крайней мере, Деметру – Мать-землю, которой посвящались эти мистерии, изображали с колосьями ячменя и головками мака. В пользу того, что во время Элевсинских мистерий нечто подобное принималось участниками, свидетельствует известный скандал в Афинах в 415 году до н. э., когда аристократ

Алкивиад был оштрафован за то, что у него в доме оказался элевсинский напиток, который он употреблял и которым угощал друзей.

Впрочем даже большая доза галлюциногена не окажет воздействия, если человеческое сознание не будет работать должным образом. В некотором смысле галлюциноген является лишь средством, облегчающим восприятие иного мира. Видения наступают, если человек этого активно желает сам и различные образы уже есть в его сознании. Роль галлюциногена состоит лишь в том, что он снимает физиологические запреты сознания видеть иное, не только то, что имеет место в объективном плане. Доза галлюциногена в мистериях, очевидно, была небольшой, но такой, чтобы участник мог проявлять активность, т. е. чтобы он видел то, что ему представляют в мистерии, и был способен к известному участию в действе. При этом видение происходящего было бы иным, чем в обыденной жизни.

Каким же было видение? На этот вопрос ответить сложнее всего, поскольку он относится к сути и содержанию мистерий, тайна которых тщательно оберегалась. Но, с другой стороны, в мистериях на протяжении веков принимали участие многие люди различных сословий. Последний раз античные мистерии проводились в IV веке, при Юлиане. До и после они жестоко преследовались христианской церковью. Так что же, ни один участник мистерий не выдал тайны? Выходит, что так. А может, суть мистерии просто невозможно было передать словами?

Вот что писал тот же Апулей своему другу: «Я бы сказал, если бы было позволено говорить, а ты бы узнал, если бы позволено было слушать. Одинаковой опасности подвергаются и рассказчик и слушатель… Но не буду больше тебя томить. Итак, слушай и верь, что я говорю правду. Я достиг пределов смерти, преступил порог богини и снова вернулся, пройдя все стихии; в полночь я увидел солнце в сверкающем блеске, предстал перед богами подземными и небесными и вблизи поклонился им. Вот я тебе и передал, а ты, хотя и выслушал, остался в полном неведении».

Почти все виденное рассказчиком можно было проделать в рамках театрального действа. Наверное, так оно и было, но Апулей пережил это всерьез, как реальность. Кроме того, писатель, по его словам, «достиг пределов смерти», что кажется невозможным при использовании исключительно театральных средств. Наверняка должно быть некое сильное воздействие на сознание, приводящее к его временному отключению от окружающей действительности. Такое воздействие как раз и может оказать галлюциноген. Иначе говоря, сознание участвующего в мистерии принимало все, что он видел и слышал, за абсолютную реальность, как во время мистерии, так и после нее.

Другой вопрос: почему это не стало известно в деталях во времена гонений на мистерии, когда бывшие мисты, обратившись в иную веру, могли бы поведать кое-что любопытное? И вот здесь некоторые исследователи не без основания выдвигают еще одну версию. Вполне возможно, что основная причина умолчания относительно таинства мистерий кроется не в том, что мисты не хотели выдать тайну, а в том, что они не могли этого сделать, даже если бы хотели.

Все дело здесь в том, что для описания мира иной реальности, в которую попадали мисты при мистериях, не было и до сих пор нет понятийного аппарата некоторых действий. Новизна ощущений и образов не могла быть передана слушателю потому, что для этого просто не была разработана словарная база. Запрет на разглашение мистерий был, скорее всего, запретом на разработку такого словаря, ибо чудо должно оставаться чудом, быть изначально новым для каждого человека. Язык мистерии не должен иметь перевода.

Вот в этом и состоит основная тайна мистерий. Мудрость сводилась к тому, что не все надо стремиться осваивать разумом, хотя он и хочет охватить необъятное. Так, по аналогии, нельзя анализировать свою любовь и любимого человека -• это ослабляет чувства и лишает тайну ее притягательности.

Сегодня о древних мистериях мы иной раз вспоминаем, когда знакомимся с откровениями людей, переживших клиническую смерть, о прохождении темного тоннеля и встрече с неким светлым существом. Или когда читаем о масонских ритуалах – их корни как раз в мистериях. Сюда можно добавить японское понятие кваппо – секретную традицию посвящения в джиу-джитсу: учитель около минуты сначала душил ученика, чтобы его дух отделился от тела, а потом возвращал к жизни. Тем не менее оптимисты все же надеются, что когда-нибудь будет создана новая, возможно полностью измененная с учетом современных реалий, версия мистерий…

К сожалению, человечество отказалось от этого пути, уничтожив замечательную школу самопознания. А произошло это в IV столетии, когда Элевсинские мистерии были запрещены эдиктом христианского императора Феодосия Великого. С той поры душа человека, его Персефона, уже не возвращалась в наш рациональный мир.

С концом Элевсина великая и широкая река партнерства, культа Персефоны и галлюциногенного экстаза, существовавшая несколько веков, ушла в ту сферу, которая предназначена для забытых религий. Триумф христианства означал конец прославления природы и планеты как высших духовных сил. Все заполнилось определенными догмами, социальными моделями, политическими конструкциями… Лишь смутное эхо древних путей звучало в форме таких занятий, как алхимия, герметизм, астрология, мнимое всеведение новоявленных мистов. С закатом минойского Крита и его мистерий человечество шагнуло за водораздел, в мир, более руководимый эго, энергии которого претворялись в монотеизм, патриархат и владычество мужчин. И теперь великие, формирующие общество связи с растениями, связи ушедшего Старого Света будут впредь низводиться до статуса «мистерий» – эзотерических изысканий богатых путешественников, праздных и непраздных умов, археологов, ученых, все еще помнящих о великой эпохе, скрытой от последующих цивилизаций.

Но кто-то, как, например, французский историк Шарль Диль, нет-нет, да и скажет: «Ничто не может сравниться с чувством глубокого благоговения, которое испытывали к Элевсинским мистериям самые серьезные умы древнего мира, философы, государственные мужи, ораторы, историки и поэты. Начиная от Пиндара и до Платона, от Сократа и до Цицерона, все согласно признавали, что мистерии глубоко влияли на души людей».

Историку можно, конечно, верить, но вот испытать былое благоговение уже вряд ли кому-либо удастся.

Духи языческой веры

Язычество древних славянских племен относят к той национальной религии, которая имеет полное право называться истинно народной. Что и естественно, поскольку сама Киевская Русь создавалась как языческое государство, в котором верования предков не подвергались сомнению и почитались повсеместно.

В отличие от великих мировых религий – христианства, ислама, буддизма, не признававших национальных границ, язычество обращалось только к славянам, или только к германцам, или только к кельтам и т. д., воспринимая каждый народ как родовую семейную общность и противопоставляя ее остальному миру. Возможно, поэтому славянский языческий пантеон более домашний. Он удивительно поэтичен, пронизан волшебством и верой в то, что вся окружающая нас природа родственно живая и наполнена чудесами.