Отставка господа бога. Зачем России православие? (сборник) - Александр Невзоров

Россия XXI века оказалась прекрасным учеником церкви. Посему она не только не испытывает ни малейшей потребности содержать масштабную организацию (РАН), цели которой явно враждебны «духовным скрепам», но и демонстрирует абсолютное безразличие к науке как таковой.

Какое-то время наука рассматривалась как придворный фокусник, обязанный изготавливать гаджеты вроде мобильников и ракет. Но потом выяснилось, что Корея с гаджетами справляется лучше, а космическая гонка с США проиграна навсегда. Искать в науке что-нибудь «русское», что можно было бы пустить на «скрепы», оказалось бессмысленно – она транснациональна по своей природе.

Россия быстро забыла смысл и роль науки.

У нее надо было бы отобрать мобильники, инсулин, лифты, самолеты и кардиостимуляторы. Лишить ее электричества и автомобилей. Тогда бы общество, мгновенно забыв про «духовность», вновь оказалось бы на коленях перед знанием. Но, к сожалению, это невозможно.

Исходя из всего этого, кончина РАН закономерна.

Впрочем, и поделом.

РАН была единственной силой в России, способной возглавить битву с наступающим мракобесием. Но она побросала знамена, зажмурилась и излакейничалась.

Так пусть теперь и «огребет по полной». За малодушие и конформизм.

За попов в президиумах научных конференций. За холуйские освящения лабораторий и библиотек. За церковную пропаганду в школах. За вышвырнутые музеи и планетарии. За МИФИ.

Пусть сегодня академики вкушают плоды своей покорности и давятся ими. Пусть ответят за преданный ими пепел Бруно, Сервета, Валле, де Доминиса, Чекко д’Асколи, Этьена Доле; за «забытое» унижение Галилея и слезы Сеченова, за объятия с наследниками тех, кто давил по церковным темницам астрономов и палеонтологов.

Конечно, каждый народ имеет право выбирать вектор развития. Оставим и за Россией это право. Право громить науку, собирать стокилометровые крестные ходы, сажать девчонок за песенку и избирать в парламент фанатиков. Ничего страшного. Перед революциями это бывает.

Танго с мумией. О некоторой спорности датировки экспоната № 1045 ФМКНА

Пантеон «богов» и «полубогов» классической анатомии – это совершенно особое место в науке. В него невозможно попасть благодаря дерзости мышления или случайному открытию.

Золотой ключик всемирной славы дверь в него тоже не отпирает.

К примеру, в этом пантеоне нет места даже для Леонардо да Винчи с его миологическими (мышечными) зарисовками. Винчи (как правило) ради композиции и изысканности этюда жертвовал анатомической точностью изображения препарата, смещая связки, сухожилия и волокна.

Представления о Винчи как об «анатоме» – это удел романтиков, плохо представляющих себе строгость и точность анатомии как науки. Анекдотический ляп Винчи, который расположил в мозгу человека три горизонтальных желудочка, – лучшее свидетельство того, что о реальной анатомии мозга Леонардо не имел никаких понятий, а его «вскрытия мертвецов» (если они вообще имели место) предназначались лишь для того, чтобы придать своему образу модную тогда таинственность и «научность». Дело в том, что вскрыть мозговой череп и обнаружить в нем то, что так уверенно изобразил в своем эскизе Винчи, невозможно ни при каких условиях.

Легкомысленные «дочки» анатомии, такие как антропология, палеоантропология, палеозоология et cetera, значительно терпимее; среди «светил и родоначальников» этих дисциплин можно обнаружить как забавных жуликов, так и откровенных профанов.

Красивые обманы, эффектные мистификации и нелепые ошибки, которыми «набита» история палеоантропологии и палеозоологии, в классической анатомии были категорически невозможны начиная уже с XVII столетия.

В ней никогда бы не случился конфуз с «пилтдаунским человеком». Напомню, что палеоантропология первой половины ХХ века почти сорок лет водила почтительные хороводы вокруг останков так называемого «пилтдаунского человека». (Какой-то весельчак их смастерил из вполне рецентного черепа и обезьяньей мандибулы, покрасил бихроматом калия и «вбросил» в палеоантропологическое сообщество, на поклонение до́центам того времени. Те перевозбудились и несколько десятилетий писали и говорили о «пилтдаунском человеке» как о «том самом» переходном звене.)

Не менее забавной была и проделка профессора палеонтологии Йельского университета, президента национальной Академии наук Натаниела Чарльза Марша, который выкопал скелет апатозавра и страстно желал им похвастаться. Проблема заключалась в том, что скелет был безголовым, и в таком виде его экспонация не произвела бы должного эффекта. Но! У Марша было множество черепов древних рептилий. Он приделал первый попавшийся (пропорционально подходящий) к скелету и в таком виде предъявил его публике.

Марш не был злостным фальсификатором, он искренне предполагал, что «невинный подлог» – временная мера. Но он был чертовски рассеян и забыл о своей проделке. А затем и вовсе умер.

Фальсифицированный скелет простоял в музее 100 лет, до 1979 года. Он неоднократно объявлялся «загадкой» палеонтологии и, разумеется, спровоцировал написание сотен монографий и диссертаций, на нем взросли поколения профессоров. Ни у кого из них никогда не возникло ни малейшего подозрения, что их научные репутации покоятся на банальном хулиганстве Марша.

Замечательный антрополог Рудольф Вирхов посмеялся над первым обнаруженным черепом неандертальца, сделав авторитетное заключение, что он принадлежит не древнему человеку, а русскому казаку-алкоголику начала XIX века.

Примеров таких «забавностей», творившихся и творящихся в «смежных» с анатомией дисциплинах, можно было бы назвать множество.

Но наша задача не столько развлечь аудиторию анекдотами, сколько дать представление о степени безупречности творцов классической анатомии.

Благодаря скрупулезности, точности и системности анатомия (и сравнительная тоже) стала реальной наукой, позволяющей «вычислять» принадлежность любых останков с очень высокой точностью.

Приведем в качестве примера г-на Луи Добантона (1716–1799) и его жирафью кость.

Жорж-Луи Леклерк де Бюффон (1707–1788), директор Королевского ботанического сада, академик Французской академии, в вопросах сравнительной анатомии был (почти) безошибочен именно благодаря Луи Добантону.

Тот был скрупулезнейшим препаратором и анатомом. Он много лет работал с Бюффоном и готовил для него (почти) все сравнительно-анатомические материалы.

«Добантон не только заменял глаза и руки Бюффону, который был близорук и скальпелем не работал, – Добантон своей трезвой критикой сдерживал стремительный полет фантазии своего шефа и уберег их совместный труд – раздел о четвероногих – от ряда возможных ошибок» (Канаев И. И. Очерки из истории сравнительной анатомии до Дарвина, М. – Лд., 1963).

Кювье превосходно характеризовал их тандем: «Бюффон, крепкого сложения, импозантного вида, по природе властный, во всем жадный до безотложного наслаждения, казалось, хотел угадать истину, а не наблюдать ее. Добантон, слабого темперамента, с кротким взглядом, с сдержанностью, которой он был обязан природе столь же, как и своей собственной мудрости, вносил во все исследования самую скрупулезную осторожность; он верил только тому, что видел и трогал, и только это решался утверждать… В своих речах и писаниях он старательно устранял всякий образ, всякое выражение, способное соблазнить. Неизменное терпение… он вновь и вновь брался за ту же работу, пока она не удавалась ему так, как он хотел. Казалось, все ресурсы его духа объединились, чтобы заставить молчать его воображение» (Cuvier, 1819, стр. 42–43).

Сюда же необходимо добавить и еще одно блестящее обобщение Кювье: «Не столько тем, что он сделал для него, а сколько тем, что помешал ему сделать, был Добантон полезен для Бюффона» (Cuvier, 1819, стр. 44).

Примечателен факт, показывающий, насколько анатомическая логика обеспечивала безукоризненность научного мышления и понимание принципов остеологии.

Откроем мемуар Добантона. В 1762 году там описан спор о «некоей большой кости». В Ботаническом саду она хранилась как реликвия, свидетельствующая о правдивости тех глав Библии, где рассказывается о жизни великанов (Быт. 6–4).

Добантон, обследовав кость, высказал мнение, что данный артефакт является лучевой костью левой ноги жирафа, хотя он никогда не видел ни жирафа, ни его скелета, ни даже рисунка подобного скелета. Он лишь читал описание и видел пару гравюр, на которых были изображены живые жирафы.

Экспертиза Добантона была воспринята весьма иронично, но тот не стал полемизировать и «искрить». Он застенчиво улыбнулся и, снабдив кость рукописною биркой, спрятал ее в армариум.

Ровно через 30 лет Королевский кабинет (кунсткамера при Ботаническом саду) наконец получил полный скелет жирафа.

Добантон, прослышав о приобретении, вынул из армариума огромную кость, сунул ее под мышку и прошествовал к новоприбывшему экспонату.