Заморозки (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

Вряд ли узбечка с ружьём придёт по моё тело. А и в самом деле, почему бы не сделать такое ружьецо, с виду детское, а на самом деле вполне боевое? Под пистолетный патрон?

Я вспомнил фотографию из газеты: негритёнок лет десяти с автоматом Калашникова. Может, постановочное фото, может, нет. Но стрелять из автомата и взрослому нелегко, отдача и всё такое. И тяжелый он для ребенка. А сделать курковое ружьецо на килограмм — милое дело. Для охоты на всяких диких поросят. Африканским детям белков не хватает. Да и жиров тоже. Голодают. Ствол длиной сантиметров двадцать. Дёшево и сердито. С таким ружьецом посредственный стрелок в поросенка за пятьдесят шагов попадет, хороший и за двести пятьдесят. А что, охотились же дети буров, с пяти лет охотились, и вырастали очень меткими стрелками, которые задавали жару английским колонизаторам во время англо-бурской войны. Один выстрел — один враг. Трансваль, Трансваль, страна моя…

— Ну что, Гули, не утомила ли ты гостей? — Рашидов незаметно подкрался к нам и минут пять стоял и слушал разговоры. Не совсем незаметно, я-то услышал, но виду не подавал. Хочет побыть Аль-Рашидом, пусть. Кстати, нет ли между ними родства? Кровь, она и через тысячелетия проявляется.

Мы поздоровались и вежливо, и сердечно. Я и Рашидов даже обнялись по-узбекски. Слегка то есть. Он, Шараф Рашидович, с большим удовольствием бы обнялся с Лисой и Пантерой, но нельзя. Не положено.

— Не пора ли нам подкрепиться? — проявил гостеприимство хозяин. — Знаю, знаю, после премьеры будет пир на весь мир, но голодными в театр ходить нельзя!

И мы пошли на другую веранду, где тоже были видны горы, но был накрыт и стол. Рыбный стол.

— Дары Арала и Аму-Дарьи, — объяснил Шараф-ака.

Дары впечатляющие. Двухметрового осетра и Собакевич бы одобрил.

— Это шип. Не совсем осётр, но даже вкуснее.

И мы начали пировать. По-восточному, не спеша. Главное украшение пира — это беседа. Не трещать, перебивая друг друга, а говорить с достоинством. С набитым ртом? Никогда. И больше слушать, чем говорить. Слушать старших. А старшим во всех отношениях был Шараф-ака. Его и слушали. Но Шараф-ака хотел слушать нас — и умело вовлекал всех в разговор. Ну да, он же по первой специальности учитель.

Меня спросил о том, как идет строительство Великой Рукотворной Реки в Ливии.

— Идёт, вот и всё, что могу сказать. Возможно, к восьмидесятому году первая очередь системы вступит в строй.

— Хорошо бы и наш Арал напоить водой, — заметил Рашидов.

— Уж как бы хорошо, — согласился я. — Но знающие люди говорят, что объём работ по повороту сибирских рек на порядок сложнее, чем ливийский проект. Климат, расстояния, рельеф. Сначала в Ливии наберутся опыта и нарастят мускулы, а в начале восьмидесятых возьмутся за канал «Сибирь — Узбекистан».

— Это хорошо, — согласился Рашидов. — Мы не сидим сложа руки. Тоже наращиваем мускулы.

Конечно, он знал и о ливийском проекте, и о проекте «Азия» гораздо больше меня. Но ему, видно, хотелось послушать мнение комсомола.

— А в мае в Триполи открывается больница, для строителей канала и вообще, для населения, — сказала Надежда. — И мы поедем туда, и на открытие, и поработаем. Я, Ольга и Чижик.

— А как же институт? — спросила Светлана.

— Мы досрочно сдаём госы, получаем дипломы — и едем, — разъяснила Ольга. — Порядок есть порядок.

— Надолго едете? — спросил Шараф-ака.

— Нет, на два месяца, но будем наезжать постоянно. Работа в больнице пойдёт в зачет интернатуры. Или ординатуры, как решится вопрос.

— А что бы вы предпочли? — продолжил спрашивать Шараф-ака.

— Ординатура — это для тех, кто хочет делать карьеру, — ответила Ольга.

— А вы не хотите?

— Вопрос приоритетов. У нас журнал, у нас планы, у Чижика шахматы и музыка, а бежать за тремя зайцами утомительно.

— С другой стороны, — вмешался я, — эффективное мышление позволяет делать гораздо больше, чем принято считать.

— Правда?

— Работая в клиниках, мы видим ординаторов. Время у них расходуется нерационально. То подменяют собой писарей, то участковых врачей, то вовсе баклуши бьют. Не все и не всегда, но нередко. Мы за месяц в госпитале получили навыков больше, чем условный средний ординатор за год. Сейчас ещё поработаем — и ещё получим. А теория… Ординаторы, они ведь в большинстве иностранных языков не знают, отсюда проблемы с чтением литературы по специальности.

— А наши учебники? — спросила Светлана.

— Наши учебники обновляются медленно. Нередко они отражают вчерашний день. А нужно, чтобы завтрашний. Сегодня нельзя быть первым во всём. В организации медицинской помощи населению зарубежные учебники малопригодны — там другая система. А компьютерная томография, или иммунология на Западе более развиты, чем у нас.

— Почему?

— Как учит марксизм-ленинизм, базис надстройку определяет. В медицинскую науку совокупный Запад вкладывает огромные средства. Аппаратура, реактивы, то, другое, третье — всё это дорого, а на коленке открытие сделать сложно. Но мы стараемся.

— И каковы успехи?

— Думаю, успехи будут. Уже есть. Взять хоть эффективное мышление. Ученики нашей шахматной школы достоверно чаще сверстников поступают в ВУЗы. Не за счёт шахмат, конечно, а за счёт навыков эффективного мышления.

— Может, стоит шахматы сделать обязательной дисциплиной? — спросил учитель.

— Достаточно и школьного кружка. Тут важна увлеченность. А если кому-то интереснее авиамоделирование, рисование или футбол — то и на здоровье. Принципы обучения схожи: сосредоточенность на объекте изучения, устранение помех, режим труда и отдыха, физкультура, питание…

— Питание — это очень важно, — подтвердил Рашидов, и мы продолжили питаться.

За неспешною беседой, в любовании природой и поглощении даров моря и реки, и прошёл день.

Пора в Ташкент.

Ехали мы с ещё большей помпой: впереди две милицейские «Волги», затем две «Чайки», в одной я с Рашидовым, в другой — девочки со Светланой, за ними Нодирбек на спортивной машине из Швеции, а замыкали наш караван опять же милицейские, но уже на «Жигулях».

Увы, никто не стоял по обеим сторонам дороги, не размахивал флажками: пустынно было на трассе.

Нас завезли в гостевой домик, где мы смогли переодеться в вечернее. Шараф Рашидович демократично осматривал состояние строения: всё ли в порядке, нет ли каких упущений и небрежностей. Глазок-смотрок, он и в солнечном Узбекистане нужен! В лунном Узбекистане: луна сменила солнце, и сейчас висела аккуратной половинкой: а вот кому луну с неба, кому луну!

Я никаких фраков и смокингов с собой не брал, достаточно будет и консервативного тёмно-синего костюма. А вот девочки расстарались.

— Это вы за границей купили? — не без зависти спросила Светлана.

— Это мы сами пошили, — не без гордости ответили девочки.

— А выкройки?

— Всё сами. Чижик нарисует, а мы кроим, методом проб и ошибок. Сначала из марли шьем, исправляя огрехи, потом из чего-нибудь попроще, ситчика, и только потом переходим на серьезные ткани. Вот их да, иногда из заграницы возим. Ткани и у нас хорошие бывают, а с фурнитурой заминка.

И девушки продолжили интересную беседу в одной «Чайке», а мы с соавтором — глубокомысленное молчание в другой. Шараф-ака о чем-то думал, верно, о государственном, и я не решался нарушить ход его мыслей. Да и зачем нарушать?

Лишь при въезде в город Шараф Рашидович спросил:

— Леонид Ильич… Он серьезно болел?

— Я же не лечил его, Шараф-ака. По виду — жить бы, да жить, но, знаете, всякое с людьми бывает.

Рашидов кивнул, но мне показалось, что мой ответ его не убедил.

Он и меня не убедил, мой ответ.

Ташкентский Большой Театр поменьше московского, но тоже впечатляет. Щусев есть Щусев, и потому, где ни увидишь его работу, кажется, что она знакома, что ты дома.

Нас, конечно, встречали — дирекция, не занятые в спектакле артисты, просто театралы в штатском. Через служебный вход, но по ковровой дорожке проводили сначала в кабинет директора, где опять напоили чаем, а потом, после третьего звонка, отвели в ложу.