Иудино племя - Татьяна Рябинина

- Эй, пацан! – крикнул Никита, но тот уже с гиканьем мчался по тропинке под горку, только звонок побрякивал. – Надо было его попросить за ключом в деревню смотаться.

- Ты же слышал, надо Петровичу дать на бутылку, - возразила Света. – Он мужик нормальный, но если уж начнет, - раньше, чем через неделю не закончит. Так что, пойдешь за ключом?

- А ты?

- Да нет, пожалуй. Устала что-то. Душно. Полежу до ужина. А ты вот что, по дороге не ходи. Река здесь дугу делает, по берегу будешь с полчаса шлепать. Местные через лес идут, по тропинке, так намного быстрее. Не заблудись только.

Чмокнув его в щеку, Света легко сбежала вниз к реке, срывая по пути крупные ромашки на длинных ножках. Никита посмотрел ей вслед, зачем-то снова поднялся на крылечко часовни, подергал замок. Потом обошел кругом и через калитку в ограде попал в лес, который начинался сразу за нею.

Едва заметная тропинка спускалась вниз, петляя между соснами. Впрочем, лес был достаточно мусорный – с густым «подшерстком» и частой лиственной молодью. Пошел восьмой час, краснорожее солнце опускалось в черничный пудинг, окрашивая его в нереально пурпурные тона, так ценимые римскими императорами. У реки сумерки еще не наступили, а в лесу было уже мрачно и неуютно.

Никита шел, не торопясь, мурлыча себе под нос привязчивый мотивчик. Разговор со Светой его странным образом успокоил. Все оказалось не так страшно. «Только не давите на нее, - говорил отец Максим, его духовник. – Помните, неверующая жена освящается верующим мужем. Терпение и молитва».

В конце концов, ему самому понадобилось самое настоящее чудо, чтобы поверить в Господа. Служить довелось и на китайской границе, в тех самых местах, где отец погиб, и на финской в Карелии, и в Таджикистане. В такие переделки попадал – ни в сказке сказать, ни пером описать. И ничего! Бог тебя хранит, говорила мать. Везет, отмахивался он.

До тех пор отмахивался, пока их вертолет не потерпел в горах катастрофу. Случилось что-то с топливным шлангом - вертолет взорвался в воздухе. Троих его спутников несколько дней собирали по кускам. А он… Его выбросило из кабины, и, очнувшись, он обнаружил себя удобно сидящим в развилке одного-единственного хилого деревца-сироты – одного среди голых отрогов. Словно в кресле. Пошевелился, почувствовал боль в груди. Посмотрел и обмер: две сломанные ветки, прорвав камуфляж, крестом впились немного выше солнечного сплетения. Чуть ниже, чуть сильнее удар – и…

Молитва Господня «Отче наш», которую когда-то заставляла учить бабка, насильно таскавшая его в церковь, всплыла перед глазами, как написанная на бумаге. Еще одни шок Никита испытал уже дома, когда, словно против воли, надел шнурок со своим простеньким крестильным крестиком. Мать просила беречь его – вот и возил с собой, прятал в столе вместе с медалями.

Перекладины креста один в один совпали с двумя вспухшими, горящими ссадинами!

Уволюсь и уйду в монастырь, решил он.

Взял отпуск, приехал домой, в Петрозаводск и пошел в церковь просить благословения. «Не торопись, миленький, - ласково ответил старый настоятель. – Такие дела сгоряча не делаются. Поезжай-ка на Валаам трудником, поработай, присмотрись, а там видно будет».

В монастыре Никиту встретили с радостью, определили послушание в столярных мастерских. Месяц работал, ходил на службы, разговаривал с монахами. И понял: рано. И не в труде тяжелом дело, не в строгом посте и непрестанной молитве – все это Никита принимал с готовностью. Просто слишком много в нем еще было своего «я», не готов он был умереть для мира – и родиться для Бога. Вернулся в Таджикистан и прослужил еще год, помня, что воинский долг пред Господом стоит превыше многих других. А потом тяжело заболела мать, и он уволился. А потом встретил Свету…

Что-то прошелестело рядом, и Никита очнулся от воспоминаний. Остановился, огляделся вокруг, сошел с тропы. Конечно, Таджикистан дело особое, но Приморье и Карелия сроднили с лесом, научили понимать каждый его шепот и шорох. По треску сучка, по примятой травинке мог он узнать, кто, куда и зачем прошел.

До опушки оставалось метров пятьдесят, посветлело. Никита вглядывался в раздавленного муравья, в сбитую с цветка ястребинки пыльцу, в ссадину на горбушке зеленого бархатного мха, на проступившую поверх сухих листьев влагу из потайной ложбинки. Да, кто-то проскользнул мимо него. Кто-то очень ловкий и аккуратный. Кто-то, не желающий встречи с ним на лесной тропе. Не хотящий быть замеченным и узнанным. Только вот не повезло ему немного. Поскользнулся слегка на незаметной под листьями промоинке и шумнул. И даже ниточку на ветке оставил, серо-зеленую, хлопчатую.

А может, за ним следил?

Да нет, отогнал Никита неприятную мысль. Как бы ни был он погружен в свои мысли, никто не смог бы идти за ним через лес целых десять минут и ничем себя не выдать. Просто кто-то не захотел столкнуться с ним в лесу. Может, просто испугался – мало ли что!

И все-таки на душе стало совсем смурно и неуютно. Губы невольно зашевелились, шепча: «Живый в помощи Вышняго…» Никита прибавил шаг и уже через несколько минут вышел из леса.

Буквально в нескольких метрах от опушки начиналась единственная деревенская улица, длинная и прямая. Покосившиеся заброшенные развалюхи соседствовали со вполне справными домами. Немногочисленные местные жители, попадавшиеся на пути, не обращали на Никиту никакого внимания. От Светы он знал, что, несмотря на отдаленность деревни не только от Питера, но и от райцентра, дачники здесь все же водились.

Предпоследний дом был, пожалуй, самым богатым в деревне – из белого кирпича, большой, крытый новой зеленой черепицей. И тем более странно выглядела возившаяся в огороде женщина. Несмотря на жару, на ней было надето темно-коричневое платье с длинным рукавом, довольно ветхое и замызганное. Голову покрывал платок, а на ногах красовались резиновые боты на шерстяной носок.

- Добрый день, - через забор крикнул ей Никита. – Могу я Петровича увидеть?

Женщина скривилась, словно у нее вдруг заболели все зубы сразу, и молча махнула рукой в сторону деревянной пристроечки в глубине двора. Подождав, не скажет ли все же хозяйка чего-нибудь, Никита вошел в калитку и направился к пристройке.

Петрович, как римский император, возлежал на топчане перед накрытым столом. Правда, ассортимент напитков и закусок на столе был явно не императорским: литровая бутылка водки средней паршивости, слегка пожелтевшие огурцы, жестоко разделанная селедка и толстые куски вареной колбасы. Похоже, возлияние шло уже давно, водки в бутылке осталось меньше половины, а сам Петрович был ну очень хороший: морда свекольная, глаза в кучку, пегие волосы дыбом.

- О, мил человек! – обрадовался он Никите, как родному. – З-заходи скорей. Водочки выпьем.

- Да мне бы ключи от часовни.

- А-а, - огорчился Петрович. – Ну как хошь. Сам возьми, на сундуке. А то, может, выпьешь?

Никита огляделся по сторонам. Никакого сундука в комнатушке не было. В ней вообще не было никакой мебели, кроме топчана, колченогого стола и обшарпанной больничной тумбочки.

- Да тама, - Петрович кивнул в сторону этой самой тумбочки.

Однако кроме загадочного хлама на тумбочке ничего не было. Никита не поленился, выдвинул ящик, открыл дверцу. Ничего напоминающего ключи.

- Эй, Петрович! – он потряс начавшего выпадать в осадок сторожа за плечи. – Нет ключей.

- Нет ключей, гришь? – Петрович попытался приоткрыть тяжелые, как у Вия, веки. – Так правильно. Ты их сам и забрал. Пришел и забрал.

- Да не забирал я ничего, - возмутился Никита. – Я только вошел.

- Не ты, гришь? – слабо удивился Петрович. – Ну, значит, баба твоя. Или не баба. Я почем знаю.

Добиться от него больше Никита так и не смог. Петрович блаженно улыбался и кулем валился на топчан. Плюнув с досады, Никита вышел во двор. Женщина, надо думать, сестра Петровича, все также ковырялась на грядках.

- Скажите, кто-то к Петровичу приходил за ключами от часовни? – подошел он к ней.

Тяжело распрямившись, она снова скривилась, показала грязным пальцем на свой рот и развела руками. Потом замычала и махнула рукой в сторону леса.

До Никиты наконец дошло, что сестра сторожа немая, хотя и не глухая. Сказав «спасибо, извините», он вышел и аккуратно прикрыл за собой калитку.

Единственная улица деревни за околицей переходила в проселок и, делая плавный поворот, спускалась вниз к реке. Никита сообразил, что по этому самому проселку он может вернуться к дому, не проходя снова через лес. Почему-то идти прежней дорогой совершенно не хотелось. Он уже отправился было к реке, но подумал, что, если кто-то взял ключи от часовни недавно и отправился туда, он еще сможет его там застать. Может быть, именно этот человек и проскользнул мимо него в лесу.

Никита вернулся, снова пересек деревню и, не без внутреннего напряжения, углубился в лес. На этот раз он шел быстро, но по сторонам все же поглядывал.