Гомункул - Блэйлок Джеймс

Гигантская, по-осеннему спелая полная луна низко висела в теплом небе и улыбалась копошившейся внизу толпе, щедро озаряя белые атласные капоры и шелковые платья куртизанок, равно как и чумазые физиономии юных чистильщиков обуви и подметальщиков перекрестков[21]. Музыка изливалась из кафетериев, словно кровь, несущаяся по венам и артериям Вест-Энда, и даже Кракен, уставший за день скитаний по Лондону непривычно протяженным маршрутом, чувствовал себя так, словно и его собственная кровь пульсировала в такт ритму жарких и шумных, залитых лунным светом улиц. Он шествовал сквозь облака кофейных ароматов, и четыре весело щебечущие француженки с расширенными от возбуждения глазами, выбежавшие из дверей «Турецкого салона», едва не отдавили ему ноги.

Кракен собрался было заговорить с ними, но момент прошел, да и черт с ним. Что они могли сказать торговцу вареными стручками? Ничего такого, что он хотел бы услышать, это точно. Но ночь была теплой и почти волшебной от круживших вокруг возможностей, а возложенная на него Лэнгдоном Сент-Ивом и капитаном Пауэрсом миссия неукоснительно, хотя пока и безрезультатно, исполнилась с восьми часов утра.

Кракен покосился на свое отражение в темной витрине шляпного магазина и сдвинул козырек кепки на левую бровь; немного подумав, сдвинул ее назад, на затылок, с видом человека, довольного собой и слегка презирающего всех прочих.

Рядом с отражением Кракена возникло ухмыляющееся женское лицо. Дама уже стояла тут какое-то время, но он заметил ее только теперь. И весело подмигнул. В кармане пальто, весьма кстати, у него лежала оловянная фляжка с джином, купленным у речного торговца под мостом Блэкфрайерс. На две трети уже пустая — или на треть полная, это уж как посмотреть. Прекрасная ночь для оптимизма. Кракен снова подмигнул отражению и, выдернув фляжку из кармана, вопросительно приподнял брови.

Женщина кивнула и улыбнулась. Кракен заметил, что передних зубов у нее нет вовсе. Он влил в горло теплый, отдающий можжевельником глоток, облизнул губы и повернулся, протягивая фляжку. Что такое несколько зубов? У него и самого не хватает двух-трех. Сама же дама, если брать в целом, не такая и страшная. То есть в ней как бы что-то есть — дело то ли в приятной пухлости щек, то ли в том, как умело она заполняла собою драное шерстяное платье, которое носила с такой осмотрительностью, будто тащила в руке полное ведро. Определенно, полное по самые края. Что ж, когда-то давно эта дама знавала лучшие дни. «Как и все мы», — подумал Кракен, воодушевленный сократической мудростью лондонских философов.

Женщина вернула оловянную фляжку пустой. Нос у нее был словно персик. Она поймала руку Кракена изгибом своего мясистого локтя, крепко зажала и потащила его вниз по Риджент к Лестер-сквер; кокетливо смеясь, приподняла крышку котелка и запустила свободную правую руку в горох. «Ну и пусть себе ест», — великодушно решил Кракен и похлопал ее по руке.

— Что вы знаете о звездах? — спросил он, подобрав подходящую тему.

— Много чего, — ответила дама, снова зарываясь в горох.

— На самом деле их всего несколько, — продолжал Кракен, возведя взор к небу. — Шестьдесят или восемьдесят. Небеса — это, видите ли, громадное зеркало. Дело в атмосфере, вот в чем, в отраженном свете Солнца, который…

— Зеркало, значит? Небо-то?

— Фигурально выражаясь, мисс. Солнце, понимаете, и Луна…

— Паршивое зеркало? Луна? Да ты больной, милок, да? — она тянула его по Ковентри, мимо многочисленных кафе, а Кракен все искал подходящие слова. Концепция казалась слишком обширной для того, кто не так подкован в научных и метафизических дисциплинах, как он.

— Это же астрономия, вот чего.

— Луна точно астрономия, — согласилась женщина, выковыривая из оставшихся зубов волоконце стручка. — Всех с ума сводит.

В подтверждение она широким жестом обвела всю улицу.

— Spiritus vitae cerebri[22], — благожелательно возгласил Кракен, — влечется к Луне тем же манером, каким стрелка компаса влечется к полюсу.

Он гордился своим запасом цитат из Парацельса, хотя тут они пропадали втуне. Крепко сжав ему руку, дама так сморщилась, что ее глаза скрылись за мясистой плотью переносицы. Потом игриво потыкала в Кракена полусогнутым пальцем.

Перед ними предстал ярко освещенный дом с табличкой на двери, гласившей: «Предоставляем кровати», и Кракен, пребывая в смешанном состоянии желания и сожаления, позволил увлечь себя вверх по лестнице и втащить в полутемную комнату размером чуть просторнее двух составленных вместе шкафов. Он споткнулся о неубранную постель и рухнул лицом вниз, накрыв собой котелок, чья крышка отлетела и звякнула о стену.

Белью не помешала бы отдушка, и немало. Он кое-как приподнялся.

— Мисс… — позвал он, вглядываясь в темноту.

Чья-то рука грубо пихнула его назад. «А она шалунья», — вынужденно признал Кракен.

— У вас не найдется капельки чего-нибудь… — начал Кракен, гадая, не мерещатся ли ему позади тяжелое дыхание и возня. Теплая рука схватила его за лямку на шее и, как только он стал приподыматься на локтях, выдернула из-под него котелок с горохом — несколько грубовато, по мнению Кракена. Он повалился на бок, когда правая рука взлетела вверх, освобождая котелок. Придется проявить чуток прыти, в этом весь секрет.

Он перекатился, чтобы увидеть свою спутницу в заливавшем комнату лунном свете. Женщина с подобной фигурой… Кракен ожидал лицезреть нечто монументальное. Однако над ним стоял мужчина, флегматично пожевывавший собственный язык.

На голове мужчины красовался черный цилиндр, смятый и насаженный на голову, точно плоский блин. Над блином был воздет котелок с горохом.

— Динер! — завопил Кракен. И тут котелок обрушился на него, описав широкую дугу. Человек в цилиндре крякнул от натуги. Кракен дернулся в сторону, защищая лицо левой рукой. Удар ожег запястье, котелок с силой врезался в скулу. Кракен откатился к стене. Похоже, в крохотной комнате нет ничего, кроме кровати, — отступать некуда.

Мужчина в цилиндре раскрутил котелок на ручке, треснул им Кракена в лоб и занес руку для нового удара. Мучитель зарычал, разинув рот, и в замерший миг полной ясности Кракен увидел, что оттуда дугой вылетают брызги слюны.

Кракен смутно пожалел, что его собственная голова послужила таким отличным препятствием для котелка, и взглядом, внезапно утратившим резкость из-за хлынувшей со лба крови, с отстраненным любопытством увидел, как Билли Динер очень медленно вытаскивает из кармана пистолет, взводит курок и прицеливается.

Персона, представшая перед сонным Уильямом Киблом, пожевывала кончик шикарной сигары. Киблу совсем не понравился облик позднего посетителя. По правде сказать, он нравился ему даже меньше, чем во время их первой встречи. От этого человека неприятно разило деньгами — запах, отдающий бентамитскими[23] чувствами самоуверенности и превосходства, кричащий о довольстве персоны самим собой и о легком недовольстве Уильямом Киблом, застигнутым врасплох в ночной сорочке и полотняном колпаке и оттого автоматически переходящим на разряд ниже.

Келсо Дрейк вынул изо рта сигару и сложил губы в маслянистую снисходительную улыбку. На нем было однобортное пальто с широким отложным воротником и шелковая шляпа, покинувшие Бонд-стрит[24], можно не сомневаться, никак не ранее недели тому назад. Кибл ощутил себя дураком в своем ночном колпаке — и даже дважды дураком, поскольку колпак был тот самый, на котором Дороти вышила забавную рожицу: один глаз ближе к носу, чем второй, и возникшая асимметрия сообщала рожице выражение кретинического косоглазия. Дрейк подобных прихотей не понимал и не одобрял, что Кибл ясно прочел в его взгляде.

Желания промышленника не изменились. Он был готов предложить Киблу деньги — очень даже изрядную сумму — за чертежи двигателя, за патент. Кибла эти посулы не интересовали.