Гомункул - Блэйлок Джеймс

Нарбондо нафыркал, сдерживая смех. Его тонкие сальные волосы кольцами червей опускались на искривленные плечи, покрытые халатом, охристым от застаревших пятен крови и грязи.

Вдоль одной стены было составлено химическое оборудование: груды стеклянных змеевиков, реторт, вакуумных установок и толстых стеклянных кубов: некоторые из них были пусты, в других плескалась янтарного цвета жидкость, а в одном плавала голова огромного карпа. Глаза рыбы казались ясными, не тронутыми смертью, и вроде бы даже вращались в глазницах, хотя последнее могло быть оптическим обманом ввиду бурления жидкости. На бронзовой цепи в углу болтался человеческий скелет; над ним, выстроившись на широкой полке, стояли вместительные банки для образцов, содержавшие зародышей на разных стадиях развития.

У противоположной стены булькал огромный аквариум, заросший элодеей и лисохвостом, с полудюжиной многоцветных кои[19] в руку длиною. Нарбондо оставил созерцание трупа и проковылял к аквариуму, внимательно приглядываясь к рыбам.

Сунув руку в оловянное ведерко, он вытащил клубок коричневых нитевидных червей, спутанный и шевелящийся, швырнул в воду. Пятеро кои взмыли с разинутыми ртами, всасывая пищу. С минуту Нарбондо следил за шестым карпом, который не удостоил угощение вниманием и продолжал кружить у поверхности: накренясь набок, глотал воздух и замирал время от времени, пока не начинал опускаться в водоросли, чтобы затем, с огромными усилиями, вернуться наверх.

Горбун выволок из ящика под аквариумом широкий сачок. Отодвинув стеклянную крышку, он забрался на табурет, одним быстрым движением подсек бившуюся рыбу, сунул средний палец свободной руки ей под жабры и, выдернув из воды свой улов, бросил на пробковый лист в футе от головы лежащего трупа и вонзил два шила в голову и в хвост рыбине. Та беспомощно дергалась несколько секунд, которых Нарбондо вполне хватило, чтобы вспороть карпу брюхо. Он полил свою жертву жидкостью из стеклянной бутыли, а потом вырвал у нее внутренности, отсек их и смахнул в ящик у ног.

Внезапно в дверь забарабанили, и Нарбондо коротко, громко выругался. На пороге возник Шилох-проповедник, закутанный в плащ и с кожаной сумой в руке. Нарбондо не удостоил его и взгляда, нащупывая в брюшной полости карпа маленькую пульсирующую бобовидную железу. Перерезал державшие ее нити, подцепил тонкой лопаточкой и сбросил железу во флакон с янтарной жидкостью, который поместил на полку с зародышами. Сдернув выпотрошенного карпа с пробкового листа, он скинул рыбу в тот же ящик внизу и пинком отправил под стол. И лишь тогда вскинул глаза на старика, наблюдавшего за этими действиями со смесью интереса и отвращения.

— Кошачий корм, — обронил Нарбондо, кивнув в сторону мертвой рыбы.

— Прискорбная расточительность, — ответил Шилох. — Дети божьи голодают без хлеба.

— Так сотвори же чудо насыщения народа! — воскликнул Нарбондо, взбешенный лицемерием старика. Одним рывком выдернув рыбу из ящика, он высоко воздел ее за хвост и, потрясая в воздухе карпом, забрызгал пол кровью. — Полдюжины таких, и ты сможешь накормить целый Лондон!

От услышанного богохульства Шилох скривился:

— Люди умирают от голода на этой самой улице.

— А я, — прохрипел Нарбондо, — я поднимаю их и заставляю ходить. Но ты прав, это стыд и срам. «Когда б не милость Провиденья»[20] и все такое.

Он прошествовал через комнату, отпер ставню, распахнул окно и выбросил карпа на мостовую, где того немедленно окутало облачко серебристой чешуи.

Следом туда же был опорожнен ящик с потрохами — прямо на головы двух мужчин и старухи, которые уже сцепились из-за рыбы, оглашая улицу криками и проклятиями. Раздраженно захлопнув створку, Нарбондо приглушил шум назревающей свары и, с брезгливостью в лице отвернувшись от окна, вырвал кожаную суму из руки старика.

Проповедник испуганно вскрикнул, но быстро овладел собой и пожал плечами.

— Кто сей несчастный брат? — спросил он, кивая в сторону трупа на столе.

— Некий Стефан Биддл, сбитый кэбом пару недель тому назад. Лошади затоптали его насмерть, бедолагу. Но я всегда говорю: мертвецы тоже умирают, мы оживим этого бездельника. Завтра к полудню будет разносить брошюры не хуже прочих, если ты будешь так добр убраться отсюда и оставить меня в покое, — вывернув сумку на стол, Нарбондо присмотрелся к одной из монет. — Ты мог бы зарабатывать лишку, продавая их сбытчику самостоятельно и не перекладывая эту обязанность на меня. Видишь ли, мое время дорого стоит.

— Я плачу за скорое возрождение царства Божиего, — последовал ответ, — а что до торговли монетой, у меня нет ни желания рисковать, ни склонности якшаться с мазуриками этого сорта. Я…

Глухой хохот Нарбондо прервал тираду. Горбун отсмеялся, утер глаза и покачал головой.

— Приходи завтра в полдень, — сказал он, кивая на дверь. Та же не замедлила отвориться, впуская Уиллиса Пьюла с охапкой книг. Он неприветливо поклонился Шилоху и сунул ему потную руку, только что теребившую созревающий на щеке фурункул. С выражением превосходства и отвращения на лице проповедник широким шагом направился к распахнутой двери, оставив без внимания протянутую кисть.

Занавески в окне второго этажа дома напротив задернулись, чего не заметили ни Пьюл, ни Нарбондо, уже согнувшийся над безжизненным телом на столе. Минутой позже входная дверь означенного здания отворилась, и человек с повязкой на глазу сбежал по полудюжине ступеней крыльца на мостовую, надеясь не выпустить из виду удалявшегося проповедника, который взял курс на Уордор-стрит, ведшую к Вест-Энду.

Лэнгдон Сент-Ив брел по улице в вечерних сумерках. Живительное действие шампанского и устриц, которыми он опрометчиво отобедал, быстро слабело под натиском общего отчаяния, нараставшего от тщетности поисков борделя — подумать только! — в котором он не смог бы признать «тот самый», даже уткнувшись в него лбом. Хуже того, сию деликатную миссию он взял на себя по совету человека, изувеченного годами беспробудного пьянства, который на полном серьезе считал, что Земля опоясана ремнем, имеющим целью поддержать пару экваториальных штанов.

Неприятнее всего был спектакль, сопровождавший переход к сути дела: предстояло дать распорядителю понять, что ему требуется не беглое удовлетворение, что акт должен непременно включать и машинерию… Вернее, некий определенный механизм. Бог весть, какие умозаключения вызывала к жизни эта просьба, какие преступные бесчинства в эту самую минуту вменялись в вину технологиям. Стоило, пожалуй, налечь на шампанское. Полумеры никогда не срабатывают.

Будь Сент-Ив основательно пьян и шатайся он при ходьбе, его уши не так ужасно горели бы во время исполнения этого нелепого монолога. И тогда, если когда-нибудь в будущем ему доведется столкнуться на людях с кем-то из опрошенных хозяев притонов, он смог бы свалить вину на постыдное опьянение. Но увы, он был непростительно трезв!

Следуя указаниям кэбмена, он приблизился к двери с маленьким подъемным окошком, трижды постучал и отступил на фут-другой, чтобы не выглядеть изнывающим от похоти. Дверь тяжело отворилась, и наружу выглянул ливрейный лакей, кажется, слегка раздосадованный. Просто вылитый Хасбро, которого Сент-Ив от всей души желал бы иметь своим спутником в этом приключении. Выражение лица лакея ясно подсказывало, что Сент-Иву, с его трубкой и твидовым пальто, следовало бы удалиться в проулок и стучать в заднюю дверь.

— Да? — обронил лакей, готовясь произнести заученную отповедь.

Сент-Ив бездумно почесал фальшивую, подклеенную к подбородку бороду, порой норовившую поддаться действию гравитации и бесславно пасть на землю. Кажется, держится довольно прочно. Он зажал монокль глазницей и сощурил свободный глаз, чтобы испепелить лакея сквозь прозрачную линзу. Стоило создать впечатление отстраненной, рафинированной снисходительности.

— Кучер моего кэба, — начал Сент-Ив, — посоветовал мне искать у вас некоего удовлетворения, — и хмыкнул в кулак, уже сожалея о выборе слов. Что может подумать этот малый? Идет ли речь о вызове на дуэль? Или это лишь грубый намек на плотские удовольствия?