В вечном долгу - Иван Акулов

Земля слухом полнится. Многие уже узнали о событиях в Фоминке и не особенно удивлялись им. Дядловцев остро волновало другое: пока колхоз не выполнит план хлебозаготовок — хлеба на трудодни не видать. А кто знает, какой он, этот план! В прошлом году из района три раза к плану кидали довески, и пришлось вывезти все зерно подчистую. Нынче весной брали у государства ссуду на посев — ее надо покрыть…

В Дядлове шел глухой ропот.

Сидя на кромке хозяйской кровати, Верхорубов разулся и гладил свои острые колени, все еще пытался втянуть в откровенный разговор осторожного Луку Дмитриевича.

— Как с сеном нынче? Поставили?

— На ползимы коровенке.

— А другие?

— Да кто как.

— Колхозники довольны?

— Довольны, Иван Иваныч. А что им недовольничать? Не на что. Дожди вот, окаянные, досаждают. А так все бы ладно.

«Вот пойди узнай у такого правду, — испытывая чувство неловкости за мужа, думала Домна Никитична, расстилая на горячей спине печи белые председательские портянки. — Материалец не простой, байка — хоть рубашки шей».

Верхорубов закинул легкие ноги на кровать. Провалился в перину, натянул одеяло до подбородка и удовлетворенно вздохнул: «Да, не поговори с Лукой Дмитриевичем, и не узнать бы ничего о двух тысячах центнеров спрятанного хлеба. Советоваться с народом — прежде прежнего».

Под шепот своих тихих и приятных мыслей Верхорубов скоро заснул, мягко похрапывая. Хозяева ходили на цыпочках, тоже укладывались.

Лука Дмитриевич лег на деревянный диван в избе. Голова его пришлась к самому окну. Дождь шуршал по стеклам, раме и мокрому наличнику. В растревоженной душе Лузанова ворочались и не приходились одна к другой тяжелые угловатые думы. Ой, не зря Верхорубов вытягивал из него о фоминских новостях. Не зря. Вот завтра наведет справку и узнает, что пересуды о Горюнове в Дядлово принес не кто иной, как он, Лузанов. Этого еще мало. Лука Дмитриевич в разговоре кое с кем спрашивал:

— И куда мы идем, куда заворачиваем?

«Хорошо, что хоть о семенах я ему рассказал, — одобрил себя Лузанов. — Все равно кто-нибудь о них сболтнет, а честь за мной. Под Мостовым, значит, земелька покачнется. А про котелочек он, стервец, мне припомнит. Ей-богу, припомнит. Ах, и болтун же ты, Лука. Балаболка. Да провались все. Жить надо молчком возле своей коровенки. Токующий глухарь всегда попадает под выстрел. Хм».

XII

В пять утра, как и распорядился с вечера Верхорубов, Лука Дмитриевич стал будить его. Переминаясь с ноги на ногу, предупредительно и вежливо крякнул:

— Кха. Пора, Иван Иванович.

Видя, что гость не проснулся, будто сам с собой заговорил во весь голос:

— Слава богу, дождь унялся. Надолго, нет? Похолодало.

Верхорубов открыл глаза, спросонья бессмысленно огляделся и, поняв, что не дома, быстро скинул одеяло, натянул брюки, встав лицом к стене. У кровати, один к другому, стояли заботливо вымытые и просушенные сапоги. Начал обуваться. Пока натягивал сапог на правую ногу, левая вмиг замерзла, потому что по полу тянуло острым холодком. Потом без удовольствия умылся, не тронув шею. Выпил натощак стакан молока, поданный хозяйкой, натянул неприятно волглый плащ и вышел на улицу.

Под хмурым небом темно, сыро и грязно. По черной вязкой дороге медленно тянулась телега, вероятно, порожняя, потому что на ухабах легко и громко стучали ступицы. Обочиной ходко проскакал верховой — под ноги Верхорубова плюхнулся ошметок грязи из-под копыт коня.

В центре села Дядлово, на площади, против церкви, гордо вознесся на каменном фундаменте дом-махина о восьми окнах на дорогу. Дом под железом, с водосточными трубами, резным карнизом и резными ставнями. Некогда владел этим богатством купец Семихватов, имевший широкую торговлю в округе пенькой, крахмалом и конопляным маслом. Шквал великого Октября смыл куда-то купчину со всем его многочисленным семейством, а дом его, конечно, остался и верой-правдой служит тем, чьими руками был он построен.

В тридцатые годы в нем был детский приют, а после войны его поделили между собой колхоз и дядловское сельпо. Теперь в белокаменном низу сельмаг, а наверху день-деньской кипит и клокочет колхозная контора.

Весь верх разделен капитальной стеной на две неравные части: меньшая — председательский кабинет, большая — бухгалтерия. От меньшей половины еще отгорожено два окна: одно — закуток для сторожихи конторы тети Толи, другое — кабинет агронома, пыльный, заваленный пучками пшеницы и трав, стопами брошюр и журналов по агротехнике, которые никто и никогда не читывал. На шкафу, окрашенном охрой, пылятся аптечные весы, над ними, на тесовой переборке, прогоревший плакат: «Даешь больше хлеба!»

Когда Верхорубов подошел к колхозной конторе, все окна дома-махины полыхали светом. У коновязи, возле ворот, о чем-то спорили две женщины.

— Митька, вали ты в Убродную падь! — кричал мужской осипший голос.

— Еду вот. Черти, мешки забыли.

В конторе, не умолкая, бухали тяжелые двери. Верхорубов следом за каким-то гремучим дождевиком поднялся на крыльцо, топнул сапогами, сбил кое-какую грязь и вошел в коридор.

— Гляжу, а они у стожочка приткнулись, гы-гы-гы.

— Ио-го-го-го, — весело ржали два парня, пыхая друг другу в лицо махорочным дымом.

«И верно, черти, — беззлобно подумал Верхорубов. — Когда только спят?»

Председатель колхоза «Яровой колос» Максим Сергеевич Трошин, увидев еще в дверях своего кабинета входившего предрика, встал навстречу. Сам росточку небольшого, но плечист, коренаст, тверд на ногах, смущенно заулыбался в усы-скобочку, поправил изувеченной кистью левой руки волосы, гладко зачесанные назад. Поздоровались.

— Вы когда к нам, Иван Иванович? Вот как, вчера еще. Милости просим. Раздевайтесь.

Верхорубову не хотелось раздеваться, но от сырого брезента плаща еще сильнее мерзла спина, потому снял его и повесил рядом с председательским заляпанным грязью дождевиком.

— Поговорить бы нам, товарищ Трошин.

— Сию минуту, Иван Иванович. Вот только бухгалтеру подпишу кое-что.

— А с нами когда?

К столу председателя напористо шагнул высокий парень в телогрейке и лыжных брюках. Парень был без фуражки, кудряв, с висков на щеки колечками скатывались пышные бачки. «Нездешний, — сразу определил Верхорубов. — Из шефов, видать».

Подписывая бухгалтерские бумаги тупым красным карандашом, председатель кивнул на юношу, а сказал Верхорубову:

— Шефы наши жалуются вот, плохо-де кормим, а без мяса дня не живут. Обсудим вашу жалобу, молодой человек.

— В который раз обещаете?

— Все-таки обещаю. — Трошин улыбнулся какой-то куцей, невеселой улыбкой, спрятанной в усах, повторил: — Обсудим, молодой человек.

— Э… э, — выхватывая изо рта самокрутку, всполошился бухгалтер Карп Павлович Тяпочкин. — Карандашом-то куда вы — это же чек.

Наедине их долго не оставляли: один за другим шли люди, и Трошин с каждым вступал в разговор. Это начинало сердить Верхорубова — он нервно играл пальцами по старому сукну на столе. Когда остались вдвоем, Верхорубов, перед тем как начать серьезный разговор, взялся протирать свои глаза душистым платочком. А Трошин схватил было телефонную трубку, хотел еще между делом позвонить в МТС, но гостю такое невнимание не понравилось. Повелительно одернул:

— Хватит, товарищ Трошин, говорильней заниматься.

— Слушаю вас, Иван Иваныч…

— Вчера состоялось заседание исполкома райсовета и отмечалось, что в районе с хлебозаготовками — из рук вон плохо. И особенно недопустимо отстаете вы, «Яровой колос». Вот перед нами, так сказать, вещественное доказательство: сводка из «Всходов коммуны». Всего тринадцать мест. Вы на девятом. Шестьдесят три процента. И это в такие дни, товарищ Трошин, когда целые республики рапортуют о выполнении своих обязательств. Не планов, а обязательств, обратите внимание. Так вот, мне поручено не уезжать из вашего колхоза, пока вы не завершите свой план по хлебу. Видите, до чего вы дожили, товарищ Трошин, без помощи председателя исполкома шагу не можете сделать.

— Спасибо за помощь, Иван Иванович.

— Благодарить рано, товарищ Трошин. — Верхорубов зябко, шурша сухой кожей, потер руки и спросил: — Где, по-вашему, товарищ Трошин, сейчас в хозяйстве самое узкое место?

— Наверху, Иван Иванович.

— Где наверху? — не понял Верхорубов. — А-а-а. Ну, знаете, товарищ Трошин, такие шуточки совсем не к месту. Погода погодой. У нас, к сожалению, пока еще нет мастерских по ремонту погоды. Так что давайте дожди и все такое оставим в покое. Почему хлеб прекратили сдавать, я спрашиваю?

— Готового нету.

— Есть.

— Нету, Иван Иванович.

— А народ говорит — есть.

— На корню есть.

Верхорубов встал, прошелся по большому неуютному кабинету. Через одинарные рамы в окнах продувал холодный, промозглый ветер, и Верхорубов, ежась плечами, продолжал потирать руки.