А и Б сидели на трубе - Борис Алмазов

— Не знаю! — честно признался Игорь. — Может, она не питательная!

— Да нет же, просто потому, что он вату не любит!

Так они сидели, разговаривали и смеялись. И забыли, что на всех обиделись и ушли из дома навсегда.

Батон и бублик

— Вот бестолочь беспамятная! — проворчала Борина бабушка.

Боря быстренько прикинул, чем он мог за сегодняшний день провиниться, и почти ничего особенного не припомнил, если, конечно, не считать, что он взял в школе кусок мела и рисовал на асфальте.

Но бабушка его уже за это отругала. То есть не за то, что мел взял, мел был бесхозный, в коридоре валялся. И не за то, что рисовал, а за то, что извозился весь.

— Кто бестолочь? — спросил он на всякий случай.

— Да я! — сказала бабушка. — Забыла булку к ужину купить! Завертелась, запамятовала.

— Бабушка! — облегчённо сказал Боря. — Давай я в булочную схожу! Булочная у нас внизу — улицу переходить не надо. Я быстренько.

— Помощник мой золотой! — растрогалась бабушка.

Она достала из кошелька двадцать копеек.

— Вот тебе двугривенный. Купишь батон за тринадцать копеек. Сколько тебе сдачи дадут?

— Семь копеек! — И Боря побежал вприпрыжку в магазин.

Магазин уже закрывался. Тётенька в белом халате стояла в дверях и никого не впускала.

— Закрыто! Закрываемся!

— Ну, тётенька, ну пожалуйста! Мне всего один батончик! — взмолился Боря.

— Давай быстрей! — И тётенька его впустила.

Однако полки, на которых всегда лежал хлеб, были уже пустыми, и дяденька в белом халате и белом фартуке убирал последние, какие-то длинные, как палки, батоны в ящик. Боря взял один, пошёл в кассу и протянул деньги.

— Мало, — сказала кассирша. — Это батон за двадцать восемь копеек. Что, деньги потерял?

— Нет, — опустил голову Боря. — Я думал, за тринадцать и ещё семь копеек сдачи…

Он понёс булку обратно на полку.

— Что так? Не понравилось? — удивился дяденька в фартуке.

— Да нет. Мы с бабушкой думали, что тут батоны по тринадцать копеек, а тут эти длинные палки по двадцать восемь, а у меня только двугривенный.

— Это самые настоящие батоны и есть, — сказал булочник. — По-французски палка называется «батон». Понял? В школу-то ходишь?

— Угу! Уже целую четверть проучился. В первом «а»!

— Ну так ты уже солидный человек! Образованный. Серьёзный. Ты уже вполне можешь за свои поступки отвечать. А потому прими от меня восемь копеек. Заимообразно.

— Как это «заимообразно»?

— Очень просто. Вот тебе пятак, вот три копейки, а завтра утром ты этот «заём» отдашь. Тем более что батон ты уже в руках держал и назад его класть не положено.

Ночью Боря несколько раз вставал на будильник смотреть — не наступило ли утро. Но оно очень долго не наступало.

После завтрака бабушка дала Боре восемь копеек и велела булочника поблагодарить.

— Выручить человека — благородный поступок. Булочник — благородный человек, — сказала она.

У магазина стояла машина «Хлеб», рабочие в белых куртках и фартуках вынимали из неё большие плоские ящики. В них лежали душистые буханки ржаного, румяные батоны и витые плюшки.

— Дядя, — сказал Боря, — я заимообразные копейки принёс.

— Должок, стало быть, возвращаешь? Дело…

— Большое спасибо!

— На здоровье, на здоровье!

— Бабушка сказала, что вы — благородный человек.

Булочник улыбнулся и сказал:

— Ты тоже благородный человек.

— Почему? — удивился Боря.

— Потому что сдержал обещание, вернул долг в срок. А скажи мне, пожалуйста, как будет по-французски «палка»?

— Батон! — уверенно сказал Боря.

— Батюшки! — притворно ахнул булочник. — Вот это память! Ну вот тебе за успехи. Как по-французски он называется, я не знаю, а по-русски?..

— Бублик! — засмеялся Боря. — Большое спасибо.

Он взял бублик и побежал в школу, в свой первый «а»!

«Эх, шагай! Эх, не унывай!»

— Голубчики, — сказала учительница пения Димке и Максиму, — да ведь у вас совсем слуха нет!

— Как это? — удивились мальчишки. — Мы же всё прекрасно слышим!

— Всё, да не как все! Вы разве не слышите, что весь первый «а» поёт одно, а вы, дорогие мои, совсем другое?

— Нет! — сказал Димка. — Мы поём одно и то же! Мы поём болгарскую песню «Эхо».

— И очень красиво получается! — добавил Максим. — Как будто мы по лесу идём, а эхо в лесу откликается… Лес густой-густой, дремучий, и солнце сквозь ветки пробивается…

— А мы себе шагаем! И мы…

— Это замечательно, что вы так прекрасно музыку чувствуете, — сказала учительница пения, — но пойте, пожалуйста, потише.

И она поставила мальчишек в самый последний ряд хора.

— Надо нам побольше тренироваться! — сказал Димка, когда они после уроков возвращались домой. — Будем тренироваться — слух-то и разовьётся!

— Точняк! — согласился Максим. — Вон мой Вовка, ну братан, который сейчас в армии служит, такой хилятик был… А на побывку приехал — здоровенный, в дверь не пролазит. Потому что каждый день зарядка и физические упражнения! Тренировка, в общем.

И они стали вдвоём разучивать песню «Эхо».

Сначала вместе пели, а потом Димка в комнате сидел, а Максим ему пел из ванной.

— Главное — первую строчку громко спеть! Как грянуть: «Эх! Широкие просторы! Эх! Родимые края!» — сказал Димка.

— И шире рот открывать, — добавил Максим.

И они снова и снова пели: «Эх! Шагай! Эх! Не унывай! Вслед за эхом снова повторяй!» Особенно хорошо у них получалось слово «Эх!». Как будто пушка палила.

На занятиях они пели тихо, а дома, пока ещё родители с работы не пришли, во всю мочь.

Недели через две в школе был концерт, посвящённый Дню независимости Народной Республики Болгарии. На него пришли все родители и болгарские гости. Потому что у школы, где учились Димка и Максим, была школа-побратим в Болгарии. Они уже много-много лет дружили.

Хор первоклассников начинал концертную программу. Максим и Димка очень волновались и договорились постараться изо всех сил.

— Болгарская пионерская песня «Эхо»! — объявила ведущая.

Черноволосые, белозубые болгары, что сидели в первом ряду на почётных местах, заулыбались, захлопали в ладоши.

Димка и Максим подождали, пока учительница пения проиграет вступление, да как рявкнули:

Э-эх! Широкие просторы! —

даже стёкла в окнах зазвенели.

И сводный хор первого «а» и первого «б» классов дружно подхватил:

Эх! Родимые края!

Димка и Максим переглянулись и не сговариваясь решили не тратить силы до следующего куплета. Как только ребята допели и первый куплет кончился, они опять во всю силу лёгких грянули:

Эх! Шагай! Эх! Не унывай!

У них так хорошо получилось, что они не заметили, как песня кончилась, и выкрикнули лишний раз: «Эх! Широкие просторы!»

И болгарские гости, чтобы поддержать Димку и Максима, бодро подхватили: «Эх! Родимые края!..» И все, кто сидел в зале — и старшеклассники, и родители, — дружно запели припев, а потом так аплодировали, как, наверно, и в Большом театре редко бывает!

После концерта, когда болгарские гости выступали с ответным словом, они особенно благодарили и хвалили Максима и Димку — за то, что они поняли самое главное, к чему песня призывает: «Эх! Не унывай!» Они сказали, что на любом международном фестивале за такое исполнение полагалась бы первая премия!

— Теперь мы в танцевальный кружок запишемся! — сказал Максим Димке, когда они шли после концерта домой.

— Давай! — согласился тот. — Поём мы уже хорошо, а вот танцевать ещё не умеем. Слух-то у нас развился, нужно, чтобы теперь и ноги развились! Человек должен быть всесторонне развит.

— Главное — не унывать и побольше тренироваться! — сказал Максим.

И они спели болгарскую песню «Эхо» вполголоса, теперь уже только для собственного удовольствия.

Боберман-стюдебеккер (повесть)

Глава первая. Вовка был неутомимый лодырь…

…не жалея сил и времени, напрягая все свои умственные способности, он выискивал способы, чтобы не только не учить уроки, но и в школу не ходить! Вообще!

Если бы столько усилий он тратил на учёбу, он бы уже академиком был. Честное слово!

Ну, если не академиком, то студентом или, на худой конец, десятиклассником, а не торчал бы в своем четвёртом классе. Такие случаи бывали, когда из четвёртого класса человек запросто поступал в институт. Если он гений, конечно.

Но Вовка в десятый класс не стремился и о своей гениальности тоже помалкивал, хотя в том, что он — Вовка — человек необыкновенный, не сомневался ни одной минуточки.