Юность Лагардера - Поль Феваль

Наступило долгое молчание. Наконец Антуан кротко произнес:

— Я бы посоветовал вашей светлости отдохнуть в кругу родных…

Гонзага действовал осмотрительно. Он велел объявить через глашатаев и даже расклеить повсюду на улицах решение суда по делу о Гвасталльском наследстве. Без тени смущения он торжественно и прилюдно передал всю власть над городом подесте «впредь до прибытия возлюбленного брата нашего Рене де Лагардера и дражайшей сестры нашей Дории», как он сам во всеуслышание заявил.

После отречения он приказал императорским войскам оставить город и самолично принимал их прощальный парад. На другой день он тоже покинул Гвасталлу. С величавым спокойствием герцог ехал верхом во главе своего двора, равнодушный к радостным кликам народа, который избавился наконец от злого властителя.

При этом тянущиеся в хвосте поезда вьючные мулы и ослы не были нагружены мешками с золотом — Гонзага уезжал с пустыми руками. Однако читатель помнит, что после кончины герцога Гвасталльского Пейроль переправил в Мантую сундуки, полные золотых монет и драгоценных камней. Мало того, карманы герцогских придворных были до отказа набиты флоринами, дукатами и талерами, похищенными у Лагардеров…

А вскоре были преданы огласке дальнейшие замыслы Карла-Фердинанда IV.

Он собирался отправиться во Францию, остановиться в Версале, попросить аудиенции у французского короля и попытаться решить спор о Гвасталльском наследстве полюбовным соглашением.

План его светлости состоял в следующем. Исходя из того, что только итальянец может быть полноправным государем на Апеннинах, герцог намерен был предложить — с дозволения его христианнейшего величества — предоставить семье Лагардеров солидную денежную компенсацию, а впридачу этот древнейший и почтеннейший род мог бы получить во Франции герцогский титул.

Гонзага говорил:

— Пускай мой братец Рене станет герцогом, тогда Дория будет называться герцогиней де Лагардер, а их сын Анри унаследует со временем титул своего деда — герцога Гвасталльского.

Все нашли это благородным, так что в обоих герцогствах многие постарались забыть прежнюю неприязнь к Карлу-Фердинанду.

Даже Винчента поверила своему коварному супругу и из монастыря Сан-Дамиано прислала ему письмо, в котором одобряла предложенный им план.

Карл-Фердинанд был доволен и, потирая руки, говорил Пейролю:

— Итак, молва на нашей стороне; теперь самое время нанести визит в Гасконь!

Из экономии герцог не взял с собой большой свиты. Дорога обещала быть безопасной — к чему же ему были напрасные издержки?

Ранним утром, когда первые лучи солнца только-только позолотили горные вершины, Карл-Фердинанд выступил в путь. Его сопровождали Пейроль и четверо крепких молодцов — те самые, которых завербовал Антуан в день похорон старого Сезара. На них всегда можно было положиться.

Отряд ехал на север.

На короткое время он задержался в Ассизи — прославленном в христианском мире месте паломничества. Своих людей Гонзага оставил в деревне, сам же направился в монастырь, где жила его жена… Каково же было изумление Винченты при виде супруга, на коленях молившего ее о прощении своих тяжких грехов!

Взволнованная Винчента тут же от всего сердца простила его, велела подняться и ласково спросила:

— Вы не заедете ли к Дории и к Рене, не поцелуете ли крошку Анри?

Карл-Фердинанд отвечал:

— С радостью, но только на обратном пути из Версаля, после того как Его величество примет мое предложение. А впрочем… — Он сделал вид, что задумался. — Впрочем, не поехать ли мне прежде в Аржелес? Быть может, лучше заручиться вначале согласием наших дорогих сородичей?

Винчента поддержала его.

Вернувшись с Монте-Субазио, герцог сиял.

— Какая удача! — говорил он Пейролю. — Она сама попросила меня заехать к Лагардерам… Все складывается замечательно!

Однажды в полдень у ворот поместья Лагардеров появились два богато одетых всадника на породистых лошадях. На стук вышла Сюзон Бернар. Не спешиваясь, один из них бросил:

— Карл-Фердинанд, герцог Мантуанский.

Хорошенькая горничная присела в низком, едва ли не до земли реверансе. Антуан де Пейроль широко осклабился.

Спустя несколько минут в скромной гостиной Лагардеров их Мантуанский кузен уже нежно прижимал к сердцу Рене и Дорию.

— Ах, как я рад видеть вас, родные мои! Право, только в семейном кругу по-настоящему отдыхаешь душой!

Кормилица-беарнезка принесла малыша Анри — и радость гостя удвоилась: разыгрывая растроганного дядюшку, он взял мальчугана на руки, расцеловал его и воскликнул:

— Вот моя надежда! Милая Винчента, к нашему общему сожалению, не подарила мне наследника, однако меня утешает та мысль, что, когда я упокоюсь в Мантуанском соборе, герцогский престол займет достойный государь!

— Что вы такое говорите, братец? — недоуменно распахнула голубые глаза Дория.

Карл-Фердинанд пожал плечами:

— Кому же еще мне завещать мое герцогство? Филиппу Гонзага, нашему дальнему родственнику, который живет во Франции? У него и так куча денег и вдобавок богатые друзья, герцоги Орлеанский и Неверский… К чему бы ему лишние хлопоты с Мантуанским наследством? Так что знайте, дорогая моя Дория, что свой титул и герцогство я завещаю малышу Анри!

Рене с женой изумленно глядели друг на друга. Не сон ли это? Неужто их первенца и впрямь ожидает такое счастье?

VII

СЕРДЕЧНЫЕ ДЕЛА

Общеизвестно: деньги часто дают повод для раздоров и распрей, так что жены начинают люто ненавидеть мужей, матери сыновей, братья сестер… Бывало, из-за наследственных споров даже вспыхивали войны!

Немудрено, что Рене почувствовал себя неловко.

— Но как же… — сказал он. — Ведь после суда… — Хозяин запнулся.

Карл-Фердинанд передал младенца кормилице, поправил кружевное жабо, опустился в кресло и небрежно ответил:

— Вы имеете в виду эту тяжбу? Безделица! Герцог Мантуанский не нуждается в герцогстве Гвасталльском.

И он повторил Лагардерам то, что писал им в своем недавнем письме:

— Я сам ни за что не посмел бы оспаривать последнюю волю покойного моего тестя. Но император желал непременно оставаться сюзереном[17] Гвасталльского герцогства — равно как и Мантуанского. Вы, конечно, помните, какие он со своей стороны принял меры?

— Разумеется, — в один голос подтвердили Рене и Дория.

Гонзага достал табакерку и взял понюшку испанского табаку.

— Императорские войска заняли город без моего ведома, и я очутился в двусмысленном положении. Мне пришлось принять власть над Гвасталлой, а затем меня силой заставили подать иск в парижский парламент… Что ж, я проиграл и, как видите, счастлив! Но довольно о делах — у нас еще будет время вернуться к ним. Дайте мне отогреться душой в вашем уютном доме!