Трое - Георгий Иванов Марков

— Здорово это он тебе вколол! — смеется Коротыш.

Сашо не отвечает.

6

Все сходилось в один-единственный вопрос — как жить? Как?!

Иван

Воскресные вечера… Опустевший во второй половине дня район казармы с ее длинными, почти безлюдными строениями, пыльным сквериком, заброшенным и унылым, пустой и прибранной столовой, затянутым в плюш скучноватым военным клубом сразу же оживает. Вместе с сумерками отовсюду появляются солдаты. Они строятся, ужинают, входят в помещения, прогуливаются — делают все то же, что делали и вчера, и позавчера, но как-то громче, свободнее, потому что сегодня воскресенье.

К доносящимся из одиноких репродукторов звукам легкой музыки примешиваются резкие голоса и тяжелые шаги возвращающихся из города солдат.

Слышен топот ног о бетон. Солдаты выбивают пыль из сапог перед тем, как войти в ротные помещения. Делают они это с видимым удовольствием, весело переговариваясь и стараясь перекричать друг друга. Некоторые, очертя голову, несутся по лестницам, другие, раздевшись до пояса, вваливаются в умывальню, обливаются холодной водой, кричат и поют каждый, что знает. Голоса их, усиленные эхом, гремят и раскатываются.

С другого конца городка, оттуда, где первая рота, несется скандирование:

— Бра-то-ев! Бра-то-ев! Бра-то-ев!

Это приветствуют ефрейтора Братоева.

У забора прилегли двое солдат и тянут на губных гармониках тихую, заунывную песню.

И вдруг все тонет в мощном, все поглощающем грохоте тягача, проезжающего где-то за зданиями. Гусеницы грозно и тревожно лязгают, напоминая о чем-то ином.

Перед вечерней поверкой возникают разговоры. Они ведутся на лестницах, под окнами, на скамейках — всюду, где поблескивают огоньки зажженных сигарет. Кто где был, что делал, с кем встречался. Купил ли конверты и бумагу, повидался ли с кем-то, видел ли «ее» и с кем, есть ли в кондитерской халва, известно ли, что к Мишке-Гвоздю приходили на свидание и что жена Додю родила мальчика. Слыхали ли, что Сашо на гауптвахте, а у капитана настроение — хуже не бывает, завтра может и не угостить «специальными» тех, кто пойдет в наряд…

У самой двери раздается громкий, заразительный смех. Это хитрый крестьянский парень Мите рассказывает обступившим его солдатам свои дневные приключения в городе. Стоит он у лужи. И вдруг — грузовик. С головы до ног обдал его грязью. Куда теперь? А тут еще показывается вечно сердитый старшина роты Казимир. Неожиданно к Мите подходит молодая женщина и говорит:

«Пойдем, паренек, вымою!»

Солдаты смеются, интересуются, как это она его обмывала.

Во всей этой истории нет и капли истины. Все это знают. Знают, что Мите врет, но им приятно — бесплатное представление…

Ушел еще один день.

«Воскресный вечер… Как всегда! Если б могло быть, как всегда! Забыть бы все, снова быть со всеми! И ни о чем не думать, ни о чем!»

Пока Иван был во дворе, ему казалось, что шум его раздражает, что наедине ему полегчает. Но сейчас, в тишине канцелярии, за игрой в шахматы с капитаном ему не легче.

Его раздражает острый запах мастики, идущий от полов, веселая беззаботность и грубоватость товарищей, плоские остроты Мите, кощунственное безразличие всего мира к нему.

И вместе с этим он понимает, что иначе быть не может, что стыдно искать сочувствия, что он должен пережить все один, по-мужски. Но это не притупляет боли. Чем больше он сознает свое бессилие, тем сильнее гложет его тоска…

Иван старается думать сразу о многом.

Едва лишь сосредоточится на одном, как сразу же приходит другое, третье. Все смешивается в какую-то кашу глупых сравнений и ненужных воспоминаний. То ему хочется встать и поехать куда-то, выяснить положение, то он, махнув на все рукой, укоряет себя в сентиментальной чувствительности…

И при этом играет в шахматы.

Он смотрит на знакомое лицо капитана, и его охватывает желание довериться ему, рассказать все. Самое интимное и дорогое. Потому что ему так хочется поговорить с кем-нибудь. Но не будет ли его порыв остановлен мрачной строгостью этого лица? Не оскорбит ли его ирония? Не унизит ли его суровая мужественность командира?

Иван делает короткую рокировку. Капитан неожиданно уводит своего короля на другой фланг, делая длинную рокировку. Очевидно, он ищет осложнений, и потому обостряет борьбу. Таков у него характер.

Иван всегда предпочитает спокойную позиционную игру. Без напряжения, без риска, с шансами на ничью.

«Способен ли я на осложнения, на борьбу? — невольно спрашивает он себя, разглядывая создавшуюся позицию. — Способен ли на особенный, сильный поступок? И вообще, могу ли я решиться на что-нибудь большое в любой игре?»

В хаосе этих новых вопросов он ясно слышит навязчивый, насмешливый голос:

«Да, дорогой! Уж очень обыкновенная у тебя жизнь! Слишком обыденны у тебя желания, ограниченны намерения. Может, у тебя нет характера, а в душе твоей пусто! Разве не прав Сашо? Раз сам не можешь ее удержать, кто тебе поможет! Даже не знаю, что делать, как жить! Кручусь и удивляюсь, что у других своя жизнь, а у меня — ничего; это потому что не знаю, что мне надо! У меня все не так, как должно было бы быть. Даже вот сейчас! Не подтверждает ли это, что мое чувство к ней было только внешним, поверхностным, как поверхностны все мои чувства?»

«Но тогда почему мне так больно? — спрашивает он себя. — А может, и это ложь?»

И еще:

«Что же я такое? Где правда? Существует ли она вообще? И кто мне скажет, что я собой представляю?»

Мертвые шахматные фигуры на доске разыгрывают свою судьбу. Каждая из них получила свое; то, что определил ей человеческий разум. И будущее фигур зависит от проницательности этого разума.

Подперев голову руками, капитан сидит неподвижно, молчит. Игра целиком захватила его.

Снаружи снова доносится громкий смех.

«Как играть» — пытается сосредоточиться Иван. Ему кажется, что связь между ним и шахматным полем полностью прервана. Перед ним пропасть, которую он не может преодолеть. Нет сил. Или не знает «как»… И чувствует, что те, смеющиеся во дворе, очень хорошо знают «как», что самый плохой ход, сделанный ими, был бы удачнее, чем лучший ход, выбранный им…

Капитан терпеливо ждет. Даже не смотрит на него.

«Каждый ход должен вести к простой и ясной цели — к победе! У каждой фигуры — своя сила, свое назначение! — вдруг улыбается он. — Для того, чтобы понять себя, откуда начинать, с сотворения мира, что ли?

Он делает первый, пришедший в голову ход.

Капитан играет белыми. Иван — черными. После бурных атак в центре игра становится спокойнее. Иван продвигает вперед пешку, она оторвалась от своих, глубоко